Слово Как красиво написать постельную сцену - однокоренные слова и морфемный разбор слова (приставка, корень, суффикс, окончание):
Морфемный разбор слова:
Однокоренные слова к слову:
Как писать о сексе. И как о нем не писать
Фрагмент новинки «Альпины Паблишер», пособия «Писать как Толстой» Ричарда Коэна, о самом веселом занятии литератора — попытках примирить романтику с физиологией.
То, что сцены сексуального характера могут быть необходимы для того, чтобы высветить поставленные в романе проблемы и помочь развитию сюжета, очевидно — роман, вероятно, самая интимная форма искусства, и он приближает сознание читателя настолько близко к персонажу, насколько это только возможно. Но то, как в нем описывалась физическая близость, всегда зависело от цензуры, моды и идефиксов эпохи. Как отметил критик Джордж Стайнер, который свободно говорит на английском, немецком, французском и итальянском, «каждый язык проводит границу своих табу в разных местах. Вещи, о которых на одном языке можно заикнуться только в спальне, на другом языке допустимы едва ли не для публичного употребления, и наоборот. Темп речи тоже в каждом языке свой. Даже ритм дыхания у носителей разных языков не совпадает, а он играет очень важную роль в сексуальных контактах и предварительных ласках». И в литературном отображении секса тоже.
«Сцена секса» может быть для кого-то проводником в чувственный мир героя, для другого — источником ощущения страшной неловкости, а для третьего — просто средством пробудить собственное либидо.
(Известно, что Моника Левински подарила Биллу Клинтону экземпляр откровенного романа Николсона Бейкера «Голос» из соображений, о которых можно только догадываться.)
Лауреат Нобелевской премии по литературе г. Мо Янь в одном романе уподобляет женские груди «спелым манго», а Джон Апдайк в «Бразилии» называет член ямсом — оба сравнения оставляют желать лучшего.
На ум приходит высказывание мисс Призм из «Как важно быть серьезным»: «Спелый плод никогда не обманывает надежд. А молодые женщины — это зеленый плод. (Доктор Чезьюбл удивленно поднимает брови.) Я говорю в переносном смысле. Моя метафора почерпнута из садоводческой области…»1 Помню, как в средней школе (то есть нам тогда было лет двенадцать) один мальчик показал мне порядком затасканную книжку Анн и Сержа Голон «Анжелика и король», действие которой разворачивалось при дворе Людовика XIV. Авторы описали груди Анжелики как «сочные круглые яблоки».
Пожалуй, есть что-то общее между женскими грудями и яблоками, или дынями, или персиками, или лимонами, или манго. Но еще больше между ними непохожего.
Зачастую мы можем понять, что заставило автора выбрать конкретную метафору, но нередко ее «оборотная сторона» — то, в чем сопоставленные понятия различны, — делает ее нелепой.
Около двадцати двух лет назад журнал Literary Review учредил «Премию за плохой литературный секс». Ежегодная награда — имя победителя объявлял тогдашний редактор Оберон Bо — доставалась тому, кто в своем романе сотворит худшую постельную сцену, и преследовала цель «привлечь внимание к грубому, безвкусному, зачастую небрежному и избыточному описанию секса в современном романе и воспрепятствовать распространению этого явления». Первым лауреатом стал известный телеведущий и писатель Мелвин Брэгг с его романом «Время танцевать» (A Time to Dance). Он был не рад.
С тех пор в коротких списках номинантов побывала целая плеяда громких имен: Томас Пинчон, Джулиан Барнс, Элис Уокер, Карлос Фуэнтес, Исабель Альенде, Викрам Сет, Джанет Уинтерсон, Иэн Макьюэн («Не за тот предмет потянула. Он издал вопль…»), Салман Рушди, Пол Теру, Том Вулф, Джойс Кэрол Оутс, Стивен Кинг, Габриэль Гарсиа Маркес, Марио Варгас Льоса, Норман Мейлер, Дорис Лессинг, Джеймс Баллард, Иэн Бэнкс, Дэвид Митчелл, Бен Окри и Али Смит (ее протагонист во время оргазма: «Мы были птицей, способной петь Моцарта») — едва ли найдется хоть один крупный современный писатель, который не попался на каком-нибудь пассаже.
Так что же, прав был Александр Bо, сын Оберона и нынешний председатель комитета премии, говоря, что «секс в литературе никогда не удается»?
Каждый декабрь журнал оценивает урожай романов уходящего года — обычно это задание поручается остроумному штатному обозревателю Тому Флемингу. По его словам: «Задача передать на бумаге мощь оргазма так непроста, что попытка ее выполнить заканчивается для многих романов плачевно — напичканным метафорами отчетом с места событий в духе потока сознания». Метафоры не единственное, чем злоупотребляют увлекшиеся писатели, — они нередко ударяются в смешанную с вульгарностью сентиментальность, претенциозное философствование, нагромождение абстрактных существительных, мутную образность, смакование анатомических подробностей, абсурдные сравнения и откровенный эпатаж. Некоторые авторы пишут так, будто никто, кроме них, представления о сексе не имеет, поэтому их задача всех просветить.
Обозревая новинки 2011 г., Сара Лиолл написала в своей статье для The New York Times, что «сексуально активные протагонисты романов сравниваются, помимо прочего, с пробудившимся зверем, громоотводом, диковинной морской тварью и “полночным поездом”.
Они иногда дышат быстро и тяжело, а иногда делают долгие и медленные вдохи; они сопят, вздымаются, массируют, трутся, стискивают, шлепают, кусают, утыкаются, двигаются рывками, впиваются, вторгаются, овладевают, содрогаются, трепещут, вибрируют, разбухают и бьются в конвульсиях». Прочитав этот долгий перечень недоразумений, невозможно не задаться вопросом, почему мы так настойчиво пытаемся писать о сексе, находить для него какие-то характеристики, если наши старания так часто превращаются в посмешище.
В марте 2012 г. мне довелось побывать в редакции Literary Review и просмотреть их файлы. Это был поучительный опыт.
В одном случае пенис «пружинисто» высвобождается из-под белья и торчит, как «ложка в горчичнице» (Дэвид Хаггинс), в другом он описывается как «розоватый дерзкий корнишон» (Исабель Альенде) или как «цилиндрический шток его поршня» (каталонский писатель Ким Монзо).
У Пола Теру там «бьется демонический угорь», а у другого он «плещется… будто в бездонном болоте, полном дохлой рыбы и цветущих желтых лилий» (венгерский автор Петер Надаш). У Кэти Летт в романе «Любовь и верность до гроба» эрегированный член любовника «был такой большой, что я приняла его за какой-то монумент в центре города. Я едва не начала регулировать дорожное движение вокруг него».
Пугающее число писателей, кажется, лишилось способности к самокритике. Вот что пишет Тама Яновиц, расхваленная создательница романа «Пейтон Эмберг»: «Когда они с Викторией занялись любовью, у нее было такое чувство, будто она поедает странное блюдо японской кухни — что-то полуживое, извивающееся на тарелке. Или торопливо заглатывает содержимое прилипшей к скале волосатой ракушки, стараясь опередить скорый прилив». А победитель г. Джайлс Корен получил премию за следующий эпизод из романа «Уинклер» (Winkler): в то время как энергичная героиня пытается ухватить член своего любовника, «который дергался, как душ, брошенный в пустую ванну, она глубоко впилась в его спину ногтями обеих рук, и он пальнул в нее еще три раза, оставив три полосы на ее груди. Как Зорро». В сексе часто есть что-то забавное, но комические постельные сцены могут быть загублены авторским усердием. И Яновиц, и Корен успешные писатели, которые славятся проницательными наблюдениями, но когда им нужно описать физическую близость, они так стремятся сделать это каким-то неординарным образом, что перестают замечать, как их строки выглядят со стороны.
Как заметил Джулиан Барнс в выступлении г., при создании постельных сцен писатели, возможно, испытывают чувство неловкости, боясь, что читатели решат, будто описанный половой акт имел место в жизни самого автора, и полагают, что лучше всего этот страх можно скрыть за юмористическим подходом к делу.
Ежегодная церемония вручения премии Literary Review проводится в историческом заведении In & Out Club в центре Лондона — это большая вечеринка с участием звезд, так что можно понять скрытые мотивы некоторых писателей, которые нарочно включают в свои произведения эпатажные сцены, надеясь попасть в список номинантов. В недавних номинациях присутствовали контакты с собакой, с лобстером, с роботом — и во всех подобных случаях было сложно догадаться, шутит автор или нет. Но вот этот эпизод из романа Тома Вулфа «Голос крови» далек как от эротики, так и от юмора:
«БУМ тзам-м БУМ тзам-м БУМ тзам-м ТОЛЧОК прилип ТОЛЧОК прилип ТОЛЧОК прилип потерся трется об нее СЗАДИ ПРИЛИП там-м ТОЛЧОК вздыбившийся перед его шортов между ее ягодиц ШАРК шарк шарк шарк…»
Слишком многие авторы пишут о сексе так, что получившиеся в итоге любовные сцены кажутся, с одной стороны, неубедительными и обреченными на провал, а с другой — отталкивающе циничными. Уильям Бакли часто вспоминал ужин с Владимиром Набоковым, когда тот сказал ему, что улыбается из-за удачного завершения «О.С. С.» во время дневной работы над книгой.
— Что такое «О.С. С.»? — спросил Бакли.
— Обязательная сцена секса, — объяснил автор «Лолиты».
Похоже, положение дел совсем безрадостное: писатели либо вставляют постельную сцену (неважно, насколько плохо написанную) в надежде увеличить продажи, либо создают подобные эпизоды с огромным старанием — и не добиваются желаемого эффекта. Неудивительно, что в Национальной библиотеке Франции раздел эротической литературы называется L’Enfer — «Ад».
Как написать постельную сцену? Стесняюсь описывать постельную сцену, а без неё никак! Что делать?
Можно писать не прям все подробно, а заменить. Мне понравилась постельная сцена в одной книги автора оливера грина. Там вроде ничего такого нет, но уже все понятно и написано красиво))
В этот раз Анна не отталкивала Джона, их губы сплелись в поцелуе. — Прости меня, – шепотом повторял он, не имея сил оторваться от нее. Его руки устремились на ее талию. Он нежно гладил ее хрупкую спину. Поцелуй был уже не таким робким и аккуратным, как раньше, он был сильным и настойчивым. Оторвавшись от горячих губ девушки, Джон стал целовать ее щеку, плавно двигаясь к шее. Блаженство любви охватило Анну, ее ноги и руки ослабли, не имея мужества пошевелиться. Она словно жертва, отдавшаяся хищнику на растерзание, не в силах была вырваться из его сильной хватки. Через мгновение Джон резко остановился и, проведя ладонью по ее рыжим волосам, улыбнулся. Его дыхание было громким и частым. Взглянув Анне в глаза, он видел страх, но любовь в ее сердце преодолевала его. Джон медленно снял с себя кожаный корсет, оголив торс. Он аккуратно взял руку девушки и приложил ее себе на сердце. — Оно всегда будет биться для тебя, – прошептал он. От его груди Анна повела ладонь к его рукам, ощущая их мощь и силу. Его тело горело пламенем, казалось, что об него можно было обжечься. Анна не отрывала своих глаз от его взора, от его улыбки ей становилось тепло и спокойно. Джон снова приблизился к ее губам. Он медленно и плавно стал опускать девушку на землю, ложась поверх нее. Обхватив его широкую спину руками, Анна полностью доверилась ему, позволяя ему целовать ее там, где он хочет. Счастье переполняло ее, в тот миг она позабыла обо всем. Она думала только о нем, чувствуя его настойчивые поцелуи на своей шее. Вскоре его руки устремились вниз, Джон медленно стал снимать с нее одежду, не отрывая теплых губ от ее хрупкого тела. Когда он снял с нее последний кусок одежды, он почувствовал легкое дрожание в ее коленках. — Спокойно, – приблизившись к ее губам, произнес он. От его тела исходил пламенный жар, Анна чувствовала каждый его мускул, все его мышцы были напряжены. Джон пытался успокоить девушку, одной рукой гладя ее волосы, а другой розовые щеки. Наконец после очередного поцелуя в губы, Джон оторвал свою руку от ее волос и положил на бедро девушки, затем приподнял ее ногу повыше, и тогда она подчинилась ему полностью, отдав себя в его власть. Он повел ее, словно маленькое дитя за руку, на край вселенной, медленно, шаг за шагом, боясь оступиться и причинить ей боль. Два сердца, два тела стали единым целым. Под ярким лунным светом слышались четкие звуки зверья, жаждущих пищи, но их рев ничуть не испугал Анну, она чувствовала себя в безопасности, как никогда раньше, впервые за всю жизнь. Наслаждаясь теплом своих тел, нежными прикосновениями и сладким запахом любви, они не думали ни о прошлом, ни о будущем, теперь их сердца навсегда связались воедино и стали родными друг для друга.
Самые нелепые описания сексуальных сцен в женских романах.
От его мужского запаха у Линды поджались пальцы на ногах.
Хэлли мелко задышала на его волосатую курчавую грудь.
Их удовольствие было довольно взаимным.
Теперь она уже не будет его лучшим другом. Он будет мужем Лизы.
— Ты, должно быть, устал с дороги, Трэвис. Почему бы тебе не прогуляться?
Близнецы, вернувшись из школы, фактически взяли Эми на себя. Они потащили ее купаться в бассейн, где Эми всех поразила: выяснилось, что девочка плавает как рыба. За восемнадцать месяцев жизни в пустыне она, очевидно, успела приобрести кое-какие навыки выживания.
Бен хотел ее. Всеми известными ему способами. И еще несколько способов они придумают сами.
Эми могла бы поклясться, что он видел сквозь тонкую ткань ее купальника твердеющие кончики ее грудей и, больше того, чувствовал спазмы глубоко внутри у нее, в горячих и темных местах, о существовании которых сама она едва знала.
В его поцелуях не было никакой неуверенности. Он точно знал, как найти ее губы.
Только дура могла поверить в то, что он целовал ее благодаря ее губам!
Мужские пальцы гладили ее голую кожу. Схватив его за запястье, Эми оторвала его руку.
Она тихо вскрикнула, когда их тела сошлись настолько близко, что соприкоснулись.
Коул всем своим телом вытянулся на ней, закрывая ее полностью и даже больше.
Он положил руку ей на живот, ощущая толчки и рябь.
Ее плоть растворилась в его теле. Он упрямо скользил своим языком по ее губам, повторяя их форму.
Эми перешла к обследованию пульсирующего сгустка мускулов между его ногами.
Улыбка на ее устах становилась все шире с каждой секундой приближения оргазма.
И ее улыбка показала, что она покинула сей мир и отправилась на небеса от счастья.
Его язык, ворвавшийся в ее рот, неистово делал то, к чему стремилась другая часть его тела.
Нервные мурашки ползли вверх по позвоночнику. Она превратилась в одну огромную мурашку и сказала: «Да!»
Селина стенала, больше не напрягая мозг.
Ей хотелось умереть, но вместо этого она уснула.
Грейс почувствовала, что ее соски набухли. Это был новый шаг в их отношениях.
В его блестящем мозгу всегда что-то вскипало.
«Чего она хочет? Просто секса, или чего-то более глубокого?»
Не поворачиваясь, он оглянулся.
Желание сотрясло его до самых пяток.
Чейз схватил ее за руку. Что-то теплое заструилось между ними.
Внутри у нее проснулась до того спящая женщина и открыла глаза.
«А эта его загорелая кожа! А это тело в гладких пластинах бицепсов, трицепсов и других мужских мышц!»
Сексуальная улыбка оттянула его щеки к ушам.
Он взял ее лицо в свои руки и, целуя, опустил на ковер перед камином.
Слезы струились у нее по щекам, а глаза пылали гневом. Лаура решительно стряхнула их с лица.
Джейк встал на колени, стягивая с нее джинсы и открыв ей вид на залив.
Он стал подниматься по лестнице, прижавшись к ней губами.
Улыбнемся?:)) Описания сексуальных сцен в женских романах 18+
Описания сексуальных сцен в женских романах
Подборка, предлагаемая вашему вниманию ниже, взята из женских романов.
Здесь уже разгулялось воображение переводчика
От его мужского запаха у Линды поджались пальцы на ногах.
Хэлли мелко задышала на его волосатую курчавую грудь.
Их удовольствие было довольно взаимным.
Теперь она уже не будет его лучшим другом. Он будет мужем Лизы.
— Ты, должно быть, устал с дороги, Трэвис. Почему бы тебе не прогуляться?
Близнецы, вернувшись из школы, фактически взяли Эми на себя. Они потащили ее купаться в бассейн, где Эми всех поразила: выяснилось, что девочка плавает как рыба. За восемнадцать месяцев жизни в пустыне она, очевидно, успела приобрести кое-какие навыки выживания.
Бен хотел ее. Всеми известными ему способами. И еще несколько способов они придумают сами.
Эми могла бы поклясться, что он видел сквозь тонкую ткань ее купальника твердеющие кончики ее грудей и, больше того, чувствовал спазмы глубоко внутри у нее, в горячих и темных местах, о существовании которых сама она едва знала.
В его поцелуях не было никакой неуверенности. Он точно знал, как найти ее губы.
Только дура могла поверить в то, что он целовал ее благодаря ее губам!
Мужские пальцы гладили ее голую кожу. Схватив его за запястье, Эми оторвала его руку.
Она тихо вскрикнула, когда их тела сошлись настолько близко, что соприкоснулись.
Коул всем своим телом вытянулся на ней, закрывая ее полностью и даже больше.
Он положил руку ей на живот, ощущая толчки и рябь.
Ее плоть растворилась в его теле. Он упрямо скользил своим языком по ее губам, повторяя их форму.
Эми перешла к обследованию пульсирующего сгустка мускулов между его ногами.
Улыбка на ее устах становилась все шире с каждой секундой приближения оргазма.
И ее улыбка показала, что она покинула сей мир и отправилась на небеса от счастья. Его язык, ворвавшийся в ее рот, неистово делал то, к чему стремилась другая часть его тела.
Нервные мурашки ползли вверх по позвоночнику. Она превратилась в одну огромную мурашку и сказала: «Да!»
Селина стонала, больше не напрягая мозг.
Ей хотелось умереть, но вместо этого она уснула.
Грейс почувствовала, что ее соски набухли. Это был новый шаг в их отношениях.
В его блестящем мозгу всегда что-то вскипало.
«Чего она хочет? Просто секса, или чего-то более глубокого?»
Не поворачиваясь, он оглянулся.
Желание сотрясло его до самых пяток.
Чейз схватил ее за руку. Что-то теплое заструилось между ними.
Внутри у нее проснулась до того спящая женщина и открыла глаза.
Сексуальная улыбка оттянула его щеки к ушам.
Он взял ее лицо в свои руки и, целуя, опустил на ковер перед камином.
Слезы струились у нее по щекам, а глаза пылали гневом. Лаура решительно стряхнула их с лица.
Джейк встал на колени, стягивая с нее джинсы и открыв ей вид на залив.
Он стал подниматься по лестнице, прижавшись к ней губами. (с) tomatoz.ru
Овладеваем сердцами читателей и готовимся к писательской славе
Эротическая сцена из романа «Наперегонки со смертью»
Мой роман «Наперегонки со смертью» (Самара, 2017 г.). Поджанр — психологический роман. Литературное направление — Новый русский модерн
Глава 17. Четыре в одной
Когда в номере отеля Ямщиков обнажённым вышел из ванной комнаты и направился к сидящей на кровати Маше, она уставилась на его пах и вдруг, выбросив руку с указательным пальцем, прошептала:
Ямщиков подошёл к девушке вплотную, и та отдёрнула руку. Он сел рядом, обнял Машу за плечи, потом уложил на спину, сам притёрся справа от девушки, прижал к себе и зашептал:
― Целуй! Целуй, обнимай, трогай. Касаний мне всегда недоставало. Толкай, наваливайся, висни, гладь, шевели, тормоши, запрыгивай на меня…
― Я с удовольствием… ― с некоторой даже угрозой прошептала Маша, разворачиваясь и с силой обхватывая Ямщикова за шею и спину.
― …Чтобы я не любил тебя «в себе», а всё время физически чувствовал тебя рядом. Говори о чём хочешь ― о детстве своём, о юности, про мамочку. Твой голос меня вдохновляет. Бери уроки вокала, научись играть на фортепиано…
― А я умею: в музыкальной школе даже хвалили. На фортепиано… ― это ладно, а ещё чего от меня нужно? Говорите: я запомню, потом запишу. Я без всяких уроков пою. Ещё занимаюсь бегом. Ещё бываю очень игривой, мне даже мамочка выговаривала: «Вымахала, дитятко, а всё играешь!» А я никакая не дитятко: я, между прочим, ко всему такому уже давно готова, честно!
― И по хозяйству могу. Огурчики солить умею, украинский борщ варить. А солянку ― пальчики оближешь, все говорят! Когда вы простудитесь, молоком с малиной на ночь буду поить. Я тоже мудрая женщина, не одна ваша Панина.
Спросив это с игривой строгостью, Ямщиков протянул руку. Маша навстречу ей судорожно развела бёдра, согнув ноги в коленях.
― Я честная девушка, можете не проверять.
― Я не проверяю: хочу трогать, ласкать…
― Вашу нетронутую ягоду-ежевичку из морфопортрета? ― попыталась улыбнуться Маша, сглотнула и облизала пересохшие от волнения губы. ― Деликатничаете вы со мной. Другие, говорят, сразу набрасываются, одежду рвут. Ой, я же всё поснимала… Вы передумали или растягиваете удовольствие?
― Я поняла: ягодка же целая только один раз… И чтобы не так больно было, да? А сейчас вы что делаете?
― Мамочка родная: я от страха гусиной кожей покрылась… прям как тогда ― в вашей квартире. Так разве ласкают?
― Только не надо меня описывать, как в тот раз.
― И в мыслях не было.
Маша тяжело, прерывисто, с присвистом дышала. Она попыталась надавить на руку Ямщикова, но тот не разрешил.
― Я вам не мешаю? ― с нервным смешком сказала Маша и приподняла таз навстречу ласкающей руке Ямщикова. ― Только не надо в первую ночь… с презервативом.
― Без ребёнка я не смогу вас удержать.
Ямщиков располагался справа от лежащей на спине Маши, смотрел на девушку в упор. Маша запрокинула голову и судорожно дышала полуоткрытым ртом, как дышит на приёме больной для доктора со стетоскопом. Она облизывала пересохшие губы и издавала невнятные звуки. Левой рукой держалась за правую руку Ямщикова, уже не давила, но и не препятствовала ей.
― Возьми его в руку… ― шепнул Ямщиков.
Девушка судорожно ухватилась и сжала. Её дыхание стало ещё чаще. Маша приподнимала таз навстречу руке Ямщикова, вздрагивала всем телом.
― Вам смешно, а я не брала никогда. И не видела… Я, может, тоже хочу посмотреть и потрогать.
― Смотри, трогай, гладь: он не кусается…
― Да ну вас! Вы меня нарочно смешите, ― прошептала она в лицо Ямщикова, глядя широко раскрытыми глазами прямо в его глаза. ― Горячий… Мне с ним чтó сейчас делать?
― Гладь его и вокруг, несильно сжимай, оттягивай.
― Он у вас… какого размера?
― Что в человеке среднее, я усвоила, то хорошо.
― Хорошо, но почему-то часто во всём хочется немножко больше среднего.
― Люблю больше своей жизни.
― Честно? Вы в бригаде обманщики все.
― Честно. Те обманы ― ненастоящие, ради дела: производственная необходимость. А сейчас у нас с тобой мотива для нечестности нет. Целуй.
― Со всей силы, взасос?
― Как взасос целовать? Я не умею, в кино только видела.
― Целуй так, чтобы мы стукались зубами.
Она прильнула ко рту Ямщикова и сильно надавила.
― Вы мой язык не пускаете, ― отстранившись, с тревогой прошептала Маша.
― Я запомню, потом запишу. А почему: не гигиенично? Я зубы чистила.
― В интимных отношениях не обязательно всё вслух объяснять. Возможно, у меня сложился такой стереотип.
― Представляю, какой после детдома может сложиться стереотип… Я на домашний стереотип вас перевоспитаю.
― А там, ― Маша сильно сжала Ямщикова внизу, ― можно я сама?
― Можно. Не сжимай так: не весло держишь.
Маша приподнялась, отвалила Ямщикова на спину, уселась сверху, поёрзала, поймала направление, утвердилась и тогда ― двинув тазом несколько раз ― с силой прижала раздвинутые бёдра к его паху.
― Всё, он во мне! ― вскрикнула девушка, громко застонала и замерла. ― Не шевелитесь! Всё, всё… Теперь уж вы мой до конца… Теперь, если что, просите у меня пощ-щ-щады! ― через сомкнутые зубы зашипела она и ударила своими зубами в разомкнутые губы Ямщикова.
Он схватил бёдра девушки, прижал и начал двигаться. Маша закрыла глаза и с негромким стоном подскакивала при каждом заходе. Ямщиков смотрел на запоминание, как вздрагивают её груди, смотрел на потемневшую от прилива крови шею, на приоткрытый рот и чуть-чуть страдальческое выражение лица, сменяемое гримасами чувственного удовольствия. Потом она резко склонилась над Ямщиковым и открытым ртом прильнула так плотно, будто хотела всосать в себя мужчину целиком. А когда отстранилась, нетерпеливо мотнув головой, на лицо Ямщикова упала коса. Через минуту он стал задыхаться, и тогда отжал торс Маши от себя и отбросил косу ей за спину.
― Двигайся тоже… ― прошептал Ямщиков.
Маша, глядя в подвижный просвет между мокрыми животами, принялась резко бить тазом навстречу.
― Так? «И не забыть выгнуть спинку…» ― прошептала Маша, как чей-то урок.
― Ой, выскочил! Нет, я сама… Какой мокрый! Только выгнула ― и он ― бац! ― выскочил! Подруга советовала тренироваться: на подушке скакать, а я всё откладывала… Мой, опять мой! Вы у меня будете как турецкий падишах: я вам целый гарем заменю! Ой, у вас разве, был целый гарем?!
― Не было гарема. Помолчи. Целуй крепче… Целуй, только не задуши: я тебе ещё пригожусь.
― Нет, вы меня нарочно смешите! Хотя… мне самой смешно ― видеть вас под собой. И делай с вами что хочешь… Смешно ― честно! ― такого большого мужчину… знаменитого… видеть вас под собой. Нет, лучше вы меня как следует придавите! Панина считает меня мазохисткой.
Они перевернулись. Ямщиков развёл ноги Маши, согнул в коленях и начал сильно заходить. Маша закрыла глаза и откинула голову; из открытого рта при каждом ударе раздавался приглушённый вскрик: она упёрлась руками в грудь Ямщикова и, не отдавая себе отчёта, инстинктивно отталкивала его при каждом уверенном заходе, но при этом свой таз поднимала навстречу. Ямщиков, раскрывая девушку полностью, смотрел на неё жадно и сострадательно. Скоро с него полил пот, брызги разлетались по сторонам и падали на лицо Маши, она от них вздрагивала, трясла головой.
― Вы как будто убеждаете сам себя, что поступаете правильно.
― Вот так, до свадьбы, отдаться, вопреки наказу от мамочки. Я не хочу… просто так. Это для меня не просто так, честно!
― Переселение душ… Сейчас попробую…
― Я не раз думала, чтó буду говорить в первую брачную ночь… У нас же первая брачная ночь?
― Первая брачная ночь.
― Представляла себе, чтó надо говорить, а сейчас вдруг всё вылетело… Скажите вы за меня: мы же с вами похожи.
Ямщиков замедлился, почти остановился, и уже совсем другим тембром ― более высоким, и с колеблющимися интонациями ― заговорил:
― Меня ласкает мой милый друг… В юности я мечтала о прекрасном серебряном принце на белом жеребце…
― …Мечтала о прекрасном серебряном принце на белом коне. Девочкой я грезила о мальчике, девушкой ― о принце.
― …Поняла: серебряный принц ― не воин, не щит, не опора. Принц ― слащавый сказочный персонаж, мираж. Он рассеется в любой миг. Мы с ним ничем не связаны, ничем не близки. Он исчезнет, и расстаться мне с ним будет не жаль. Расстаёшься с юностью ― расстаёшься с грёзами. Зачем сказочный принц ― повеса и бродяга, для жизни мне нужен муж ― хозяин и воин. Я нашла своего хозяина, он и полюбит, и обогреет, и защитит меня. Я отдам ему всю себя целиком, я вручу ему все свои надежды, и мечты, и свои нерастраченные чувства, и своё прекрасное тело, подготовленное к любви и…
― …И своё ревниво подготовленное к первому слиянию тело, и всё, что он захочет. Так бери меня…
― …Так бери меня и неси меня, мой суровый чёрный рыцарь на вороном коне, скачи во весь дух, неси, люби меня, ласкай меня, сжимай меня неистово, тряси меня, как грушу, ― и в первый раз, и во второй раз, и без конца, и до последних дней наших не отпускай меня…
― Да-да, чёрный рыцарь: не отпускай меня!
― …Мы не будем думать о смерти, мы будем жить и умножать жизнь, будем охранять наши жизни и жизни наших детей…
― Да-да, я хочу наших детей! Давайте скорее! Скорей!
Ямщиков теперь полностью выходил и резко входил до конца. Её вскрики сменились стонами, прерывистым шёпотом и возгласами:
― Хорошо. Я давно так хотела. Какой горячий… Вот так.
Скоро Маша изогнулась, обхватила Ямщикова ногами за спину в отчаянии и исступлении, вцепилась в его ягодицы, резко прижала к себе, ударила тазом снизу один раз, второй, третий, замерла и протяжно застонала. Тогда и Ямщиков, задыхаясь, с залитыми пóтом глазами, ускорился и, вздрагивая всем телом, закончил свой бег…
Когда они отдышались, Маша, пошатываясь, встала с постели. Она повернулась лицом к Ямщикову и ощупывала себя. На груди и бёдрах девушки расползались красные пятна, теряя очертания пальцев.
― Коса растрепалась… А рвать одежду совсем и не обязательно… Как приятно болит всё… Наверное, и правда я мазохистка. Брутальному любовнику это должно нравится.
― Но я вам отдалась не просто так: я отдалась раз и навсегда. Я должна быть у вас последней женщиной. Согласны?
Ямщиков обтёр пот, закрыл покрасневшие глаза и кивнул несколько раз:
― Да, должна быть последней.
Маша достала из сумки заколку ― продолговатую, похожую на нелепого человечка, и, думая о своём, кое-как машинально заплела растрепавшийся конец косы и укрепила заколкой. Потом, шевеля рукой, стала разглядывать на безымянном пальце кольцо с бриллиантом. Счастливая безмятежность отразилась на её лице.
― Мой первый брюлик… Похвастаются они теперь у меня… Я хочу, Иван Николаевич, чтобы у нас было лучше, чем у всех: у подруг моих, у Паниной… ― у всех! Чтобы я на вас не жаловалась.
― Не жаловалась? ― открыл глаза и приподнялся Ямщиков. ― Кому?
― Мамочке чтобы не жаловалась, подругам. Все жалуются, а я не хочу!
― Все на своих жалуются, а я не хочу. Я должна вами хвастаться.
― Постараюсь соответствовать ожиданиям.
― Только не рассказывайте мне о своих «бывших», даже если сама попрошу. Я такая ― смиритесь!
― Дома я на удивление смирный, честно.
― Я к вам по обстоятельствам только пришла, а нашла вас ― по сердцу. Ну так получилось ― случайно. Это мамочка пусть считает себе, что я ― по обстоятельствам: она сейчас сама не своя, а позже успокоится и поймёт, мы ей докажем. Она уже меня к вам отпустила, на радостях. Я не по обстоятельствам, а по выбору сердца и разума! Я вас полюблю скоро, я себя знаю. Полюблю прямо сейчас, честно!
― Я тоже прямо сейчас тебя полюбил. Пришла ― по обстоятельствам, нашла ― по сердцу. Опять изъясняешься определениями. Выйду на пенсию ― станем в соавторстве книжки писать…
― Какую пенсию ― я серьёзно! Искала взрослого мужчину ― и выбрала. Чтобы сразу замуж и ребёнок, без всякого там баловства с молокососами.
― Интересно знать ― для общего развития, ― по каким критериям выбирала мужчину?
― Чтобы добрый был, умный, волевой, работящий, а на внешность ― высокий, атлетичный, благородного вида, прилично одетый…
― В мушкетёре полно показухи. А мне ― чтобы с гармонией интеллектуального, эстетического и физического развития.
― Над гармонией придётся ещё поработать…
Ямщиков опустил ноги на пол и попробовал схватить Машу за бёдра, но та зажалась и отшатнулась с испуганным визгом:
― Руки! Ой, теперь же можно: птичка вылетела из гнезда… Ловите свою Марью Сергеевну.
И она, выпятив грудь вперёд, шагнула к Ямщикову. Он обхватил девушку ниже талии и, разведя свои ноги, прижал её к себе.
― У вас лицо не мушкетёра, а гладиатора: шрамы, взгляд суровый, складки, щетина. ― Маша, стоя, сверху вниз рассматривала закинутое лицо Ямщикова и гладила его по голове. ― Я тоже, кажется, всю жизнь вас искала. Волосы мокрые… Я ещё не так вас утомлю: мне только освоиться… Искала взрослого завидного мужчину, не бедного, влиятельного, и чтобы мной руководил, вёл по жизни… Ой! ― Девушка, будто вдруг что-то вспомнив, освободилась и отступила на шаг от Ямщикова, расставила ноги и по-хозяйски упёрла руки в боки. ― Если мамочка спросит, вы же не бедный? А то квартирка ваша какая-то…
― Средний класс. Гонорары за операции, за переводы трёх книг, подвизаюсь профессором в двух местах, провожу мастер-классы за рубежом ― не часто…
― Подхалтуриваете? Ура-а-а! Вы как папа: он тоже называет себя «спецом-многостаночником».
― Мне бы не хотелось свою работу ассоциировать со словом «халтура», ― строго сказал Ямщиков. ― Бегать по халтурам ― только изнашивать свой организм, а я собираюсь дожить до внуков, понянчиться. Мамочке скажешь: он не бедный ― уж скромный особнячок на просеках выстроить в состоянии. А до сих пор лишние в домохозяйстве деньги отдаю в фонд Аршинова ― на детдомовцев.
― Теперь домохозяйство ― на мне. Да, я буду вашей Музой, любовницей, хозяйкой и мамочкой наших детей: четыре в одной, вот так!
― Ой, как всё счастливо сложилось! И брат поправляется.
Выпалив это, Маша взвизгнула, запрыгнула на колени Ямщикову и тесно прижалась к нему.
― Обнимите меня крепче, Иваникола, крепче, крепче, ещё! И не отпускайте от себя никогда, ни на шаг. Чтобы шли рука об руку, шли через жизнь и потом умерли так вместе! Как «старосветские помещики» ― вместе! И зачем эта смерть: жили бы себе все потихонечку…
Слёзы вдруг хлынули на плечо Ямщикова. Он напрягся и замер, только машинально гладил одной рукой мокрые волосы Маши и что-то утешающее бормотал, почти баюкал. Так прошло несколько минут. Наконец, бросив через плечо девушки взгляд на свой сотовый, мерцавший на пододвинутом к кровати журнальном столике, прошептал:
― Мы ещё поживём, побегаем ― хотя бы и под прицелом…
― Да, жизнь только начинается… Я могу так уснуть на вашем плече…
― Хорошо, ― прошептал ей в самое ухо Ямщиков и дунул.
― Ой, щекотно! А хорошо на вас так повисеть… Давно на папе так не висела…
― Повиси. У нас всё теперь замечательно.
― Я «это» не так себе представляла… Быстро всё кончилось…
― Отдохнёшь ― и повторим. Хочешь?
― Конечно, хочу: столько прождать. Ко мне сколько раз подкатывали, некоторые даже внаглую лезли. Смешно, дураки. Вам теперь за всех отдуваться. Запросите у меня пощады. Я, может, ещё и садистка!
Ямщиков повалился на спину, увлекая за собой девушку.
― Он опять шевелится… ― шепнул он Маше в самое ухо.
― Не смешите меня! Я думала, вы серьёзный мужчина, профессор, по струнке всё. Ой, правда, шевелится! Берём голубчика аккуратненько: «не весло держишь»… Сколько в постели смешного… Чур, теперь как я хочу: мне, правда, смешно видеть, когда вы, такой большой, подо мной, а я не знаю, чтó с вами делать…
Ямщиков вслух рассмеялся. Он смеялся громко и долго, пока не закашлялся.
― Первый раз слышу, как вы смеётесь, ― улыбаясь во весь рот, сказала Маша. ― Да ну вас смешить, начинайте скорей: дело серьёзное. Думаете, вот так смешили-смешили меня и я ― бац! ― сразу родила вам мальчиша?
― И, может, он уже там сидит? ― озарённая своей мыслью, Маша отпрянула от Ямщикова и в упор смотрела на него. ― Вы же врач!
― Мамочка скажет: «Допрыгалась, коза!» Смешно: я же действительно прыгала…
― Кольцо сними: исполосовала меня как хирург-стажёр на операционном столе.
― Ой, а я не заметила. Красивое! Так это в первую нашу встречу вы определяли размер? А я-то, дура, подумала: сейчас моё колечко в оплату возьмёт, крохобор оказался. Вы уже тогда жениться решили? Нина, значит, права?
― Теперь я приехала отдаваться не в благодарность, а по любви!
― По любви. Ложись на спину и молчи.
― Вы меня всё время подгоняете. У нас же первая брачная ночь…
Маша положила кольцо на столик камушком в свою сторону, улеглась на спину посередине кровати, развела ноги и решительно протянула руки к Ямщикову. Он прильнул, сразу вошёл и стал разгоняться. Под натиском мужчины девушка отстранялась, отползала, и скоро её голова и плечи съехали с кровати и повисли над полом, а коса, извиваясь, запрыгала на светлом паркете в такт каждого сотрясения. Ямщиков, сильно сжав выпятившуюся девичью грудь, давил на неё как на опору. Когда он обернулся, увидел, как Маша, обхватив его бёдра согнутыми ногами, тянула носочки. Всё тело девушки было страшно напряжено, кожа на лице и шее побагровела. Навзничь откинутая голова её затекла и вот-вот уже должна была начать ударяться о пол. Блестели белки закатанных глаз, из приоткрытого и слегка оскаленного рта неслись хриплые звуки. Девушка попыталась опереться локтем о пол, но не достала.
Ямщиков смотрел на косу девушки. От ударов о пол кончик косы растрепался на три хвостика. Вкупе с продолговатой заколкой они походили на ножки уродливого человечка, который неистовствовал в такт движений. Весь в игре причудливых теней от двух неярких источников света, человечек бесновался: то галопом скакал, то прыгал вверх и плашмя падал, то кувыркался на своих трёх ногах. Раздражение Ямщикова росло. Он раскачивал и тряс тело девушки, чтобы сбить с косы назойливого человечка. Тот не желал отцепиться. Пот лил с Ямщикова и заливал грудь и лицо девушки. Он пробовал закрыть глаза, чтобы не видеть урода и только слышать хрипы и стоны, и вскрики Маши, её утробные звуки, пропущенные через опрокинутую пересохшую гортань, ― не вышло. Он пробовал заставить себя смотреть на шею девушки, на открытый громко дышащий рот, на белки глаз, видимые из-под ресниц, на белые полосы на груди, оставшиеся после его сжатий, ― не помогло. Взгляд его раз за разом устремлялся на бегущего и прыгающего урода. Наконец, Ямщиков остановил движение ― трёхногий лёг на бок и замер. Ямщиков, чуть передохнув, продолжил ― уродик опять запрыгал. Тогда Ямщиков, окончательно разъярившись, остановился, напрягся и, не выходя из девушки, потянулся и достал заколку: схватил, едва не сломав, сдёрнул её с косы и отбросил прочь.
Тут же Маша, не понимая происходящего, приподняла голову, широко открыла глаза и с суровостью прохрипела:
― Не останавливайтесь! Гоните до конца! Чтобы всё у нас получилось!
― Теперь догоним! Всё у нас получится.
Ямщиков встал на колени, ухватил Машу за пояс и одним сильным и длинным движением втащил девушку на постель. Она тяжело дышала, лежала в разверзнутой позе и не открывала глаз. Ямщиков расправил прилипшие узоры крендельков волос на висках и на лбу девушки. Артерия на её покрасневшей шее проявилась и пульсировала. Ямщиков приложит средний палец к артерии и, невольно шевеля губами, считал пульс. Безотчётно руками и ногами Маша стремилась прижать Ямщикова к себе. Наконец, сам себе кивнув головой и улыбнувшись, Ямщиков разрешил девушке тесно прижать себя, и они продолжили бег…
Когда Маша с расчёсанными волосами вышла из ванной комнаты и с почти закрытыми глазами, как сомнамбула, шла к Ямщикову, тот, сидя на кровати, закончил разговор по сотовому и протянул руки навстречу девушке.
― Вы размяли: я лапать себя никому не давала. Завтра мамочка голову мне будет мыть ― сразу заметит… Синяки, царапина откуда-то взялась, всё болит… Ой, я не жалуюсь!
― Царапина ― ты и себя брюликом полоснула.
― И хорошо полоснула: любовный шрам остался, метка.
― Да, утром увидишь, потрогаешь ― вспомнишь.
― Уже вспоминаю… Да, у нас хорошо получилось… Как не со мной… А Наташка со своим мужем разве смогли бы так?
― Да куда им до нас: там больше понтов, а не чувств.
― Вот именно. Кошка Наташка гуляет по крышам сама по себе. Замужем который месяц, а как холостая: родить, сами видели, даже не собирается. Из-за неё всё с Ваней случилось. Пусть теперь платит налог за бездетность. А я так старалась для вас… Она бледная тень от меня, ведь да?
― Там, где Марья гнётся, Иван ломается. Я сильная, просто сил нет…
Ямщиков кивнул на заколку.
― Не моя: подруга дала, к малиновому платью, сказала, лучше подходит. Забыла уродку сменить… Вы ревнуете?! Ой, это если бы я чужую заколку нашла…
― Хорошо, что чужая… Ложись, любимая, спи… четыре часа. Скоро наступит твоя очередь быть у больного.
― А вы? Мы же будем спать в одной кровати?
― В одной. Мне ещё раз нужно связаться с бригадой…
― Предупреждаю: у меня сон беспокойный.
― Я в курсе: после коммоции мозга засыпание всегда затруднено, сон поверхностный, наплывы образных воспоминаний…
― Да, кошмары снятся, но теперь меньше.
― А головокружения есть ― с тошнотой, рвотой?
― Вы как мой врач. Реже теперь. Не бойтесь, Иваникола: кровоизлияния в мозг ведь не было.
― Я знаю: смотрел карту.
― Проверяли мою медицинскую карту? Да, это честно…
― Смотрел по необходимости, чтобы не навредить ― так принято по методике колврача. А тебе ― свою покажу.
― Мне-то зачем: я здорового мужчину от больного на глаз отличу. Цифры только плохо запоминаю, зрение немного упало, да и сама иногда на ровном месте падаю. Не бойтесь: на нашем ребёнке это не должно отразиться, все говорят.
― Знаю и не боюсь, честно. Ложись, любимая.
― Я ― любимая… Допрыгалась… Как хорошо… Целуйте… целуй.
Ямщиков поцеловал Машу в машинально подставленный лоб, выключил весь свет, кроме лампы, стоящей на низеньком столике у кровати, вышел в прихожую, прикрыв за собой дверь, достал из сумки гаджеты и связался по видеосвязи с бригадой. Он смотрел на экран, слушал, бросал реплики:
― Больной в режиме сна… Я с его сестрой приеду в пять. Потому что ей к восьми в школу. Выяснили: покушение на самоубийство. Да, Полонский ― красавец! Я сам от них такой прыти не ожидал. Мушкетёры… Панина… да, опять молодые старичкам утёрли, легко колврачом становятся. Клямкин обиделся? Как увидел результат, отошёл? Это наша победа! Запиши журналиста на полдень: я обещал ему экскурсию по палатам. Теперь оставляй дежурную бригаду, остальных ― по домам. Спасибо, брат, выручил. Пойдёшь в свидетели? Да, у нас всё решилось. Ну и пусть запрягли, только я по-щенячьи счастлив: хвостом мету и даже, вот, вслух рассмеялся. Ты помнишь такое? Я тоже…
Когда он вернулся в комнату, Маша засыпала. Она лежала обнажённой поверх белой простыни. Ямщиков сел у ног девушки. Подушки были выложены ступеньками одна на другую, поверх них расстелено большое белое полотенце. Маша лежала на спине, веером аккуратно уложив расчёсанные волосы на верхние подушки. Уголки губ девушки чуть-чуть приподнимались, она будто улыбалась, но при каждом судорожном выдохе тихонько стонала. Белки неплотно закрытых глаз поблескивали в свете настольной лампы. Руки лежали под грудью. Тёмные пятна на шее, на груди и бёдрах девушки расплылись, но ещё не сошли.
Ямщиков, поражённый картиной, встал на постель в ногах девушки и на всю её фигуру сверху вниз смотрел на запоминание. На светлом фоне белья густые тёмные волосы Маши будто неведомая сила поставила дыбом и они, сильно удлиняя фигуру девушки, ломали пропорции, и этот слом контрастировал с остальными спокойными линиями, особенно с мягкими руками, по-матерински сложенными на животе.
Ямщиков осторожно лёг рядом с девушкой. Он склонился над её лицом и опять смотрел, как движутся её глазные яблоки под веками и дрожат ресницы, и шевелятся губы, и как она вдруг судорожно со всхлипом вздыхает и тихонечко выдыхает, и как, погружаясь в беспокойный сон, сначала дёргает пальцами рук, затем ― поочерёдно ― ногами… Наконец он тихо-тихо обнял девушку всем своим телом, даже ступни прижал к её подошвам:
― Побежим теперь в паре…
В бумажном варианте роман не продаётся ― слишком дорого автору обошёлся (издательский макет и типография ― 1254 руб/экз.), поэтому отпечатано всего 150 экз. ― исключительно для дарения друзьям, ученикам и для рассылки на конкурсы. А в электронном виде роман продаю за 250 рублей, обычной цене подобных произведений в интернет-магазинах. Обращайтесь с заявкой («Хочу купить ваш роман…») по адресу: likhachev007@gmail.com, пришлю номер сбербанковской карты и по получении денег немедленно вышлю файл с романом.
Читайте, пишите отзыв на указанный адрес! Приходите в мою дистанционную Школу писательского и поэтического мастерства учиться писать романы и стихи. Будет волнительно и интересно!
Сергей Лихачев на фоне Волги и Жигулёвского пивзавода в Самаре
Теперь вы знаете какие однокоренные слова подходят к слову Как красиво написать постельную сцену, а так же какой у него корень, приставка, суффикс и окончание. Вы можете дополнить список однокоренных слов к слову "Как красиво написать постельную сцену", предложив свой вариант в комментариях ниже, а также выразить свое несогласие проведенным с морфемным разбором.
Какие вы еще знаете однокоренные слова к слову Как красиво написать постельную сцену:
