Как пишется петушиный крик
Взойдя на Елеонскую гору, апостол Петр, один из двенадцати, уверял Христа, что даже если все соблазнятся отречением от своего Учителя, то уж кто-кто, а он, Петр, никогда и ни за что не поддастся подобному искушению.
Когда Иисуса повели на неправый суд, Петр, как ведомо, остался во дворе и грелся возле костра. В это время три раза подходили к нему разные незнакомцы и любопытствовали, не он ли был с только что схваченным Галилеянином? И трижды Петр отрекался от Господа. И только когда послышался петушиный крик, Петр вспомнил предречение Мессии: «…В эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня».
И, вышед вон, Петр горько заплакал.
Как апостол Петр трижды, по Писанию, отрекался от Христова имени, так и город святого Петра трижды отказывался от своего наименования.
И все три раза пришлись на ХХ век.
Первое отречение – изменение имени на Петроград – случилось в августе 1914 года, вскоре после начала Первой мировой войны. В то время в российском обществе господствовали победная эйфория и ура-патриотические настроения, а руководить государством во время тяжкой войны с Германией из столицы, носящей «немецкое» имя, казалось невозможным. Вероятно, подобным настроениям поддался и государь, поскольку трудно представить, чтобы такое событие, как перемена названия имперской столицы, прошло без его участия. А между тем слово «Санкт-Петербург» не немецкое, а голландское, ибо известно, сколь страстно любил Петр I все, что так или иначе связано с Голландией. В имени же Петроград ко времени первого отречения не было ничего разительно нового. Это название было известно хотя бы из пушкинских поэм «Езерский» и «Медный всадник» и даже употреблялось – правда, только в старообрядческом и славянофильском обиходе. И все же новое, патриотически выдержанное русское имя приживалось с трудом и просуществовало менее десяти лет.
Обращает на себя внимание такая деталь. На некоторых книгах революционной поры в титулах значится название города: «Петербург» – именно так, а не «Петроград». Видимо, издатели стремились явочным порядком отменить неудачное «царское» переименование, а заодно лишний раз противопоставить себя всему национальному и русскому. Именно поэтому в конце января 1924 года, сразу после смерти вождя, столь легко прошло второе отречение: Петроград стал Ленинградом. Данное переименование было проведено по инициативе тогдашнего главы города Зиновьева, члена политбюро и по совместительству председателя Коммунистического интернационала, коему по должности сбережение российских исторических имен и традиций было в корне чуждо.
Летом 1991 года, по результатам плебисцита, проведенного почином мэра Ленинграда Собчака, город отказался и от этого названия. Причем на сей раз случилось прежде немыслимое: городу вернули историческое имя Санкт-Петербург. Так состоялось третье отречение.
Так погибали люди, чьей инициативой совершались переименования города святого Петра.
Таково было наказание Петербургу за грех троекратного отречения, совершенный его покровителем.
Помимо перечисленных, у города имеется несколько неофициальных имен – Петрополь, Северная Пальмира, Северная Венеция. Народное, упрощенное имя – Питер, «что людям бока повытер», по выражению Ахматовой. Сохраняется в народе память и о былом столичном статусе Петербурга. При этом отличие от «порфироносной вдовы», старой столицы Москвы, подчеркивается уточнениями «Невская», «Морская» или «Северная» столица. «Криминальная столица» – завоевание недавних лет.
Но о культурной столице, как часто именуют город, должен вестись разговор особый. Людям, мало знакомым с культурой или далеким от нее, Петербург до сих пор может представляться неким интеллектуальным светочем, тогда как на самом деле это давно не так. И не столица, и тем более не культурная. Примечательно, что в дореволюционные времена, например в девятнадцатом столетии, когда в городе на Неве, имевшем тогда мировой статус, действительно создавались подлинные шедевры человеческой цивилизации, никто не называл Петербург культурной столицей. Не звучало подобных слов и в ленинградскую эпоху. Такое имя город приобрел недавно, в эпоху нового Санкт-Петербурга. И стоило этому названию появиться, как культурной столицей город быть перестал.
В беспечной ли веселости, или в хмурой озабоченности следующие улицами Петербурга люди, с любопытством или, чаще, равнодушно минующие фасады знаменитых дворцов, соборов, театров, особняков, музеев или доходных домов, в большинстве своем не ведают о тех, в волнах времени канувших именах, с кем эти здания связаны, – их строителях или былых владельцах.
Но память камня крепче памяти человеческой – не даром же «Петр» означает «камень».
Что до этих камней, то они помнят все. Помнят, как за теми зашторенными окнами мартовской ночью свершилось черное дело цареубийства, а в том особняке на Мойке заговорщики умертвили загадочного старца Григория… В этом доме на Невском лишился жизни жандармский полковник Судейкин, ныне почти забытый. А вот дача в Озерках – та самая, где инсургентами был задушен мятежный расстрига Гапон. В «штабе революции» при загадочных и по сей день не расследованных обстоятельствах был пулей сражен партийный вождь, человек в гимнастерке и галифе. Впору мемориальные доски ставить.
И устанавливают! В самом сердце города, в сердце его сердец – на стене Домика Петра, что на одноименной набережной, красуется памятная табличка, извещающая, что «футляр» сей «сооружОн» тогда-то и тогда-то. «Ну и что?» – спросят, пожав плечами. Откуда работникам петербургской культуры знать русскую грамматику и писать слово «сооружён» не через «о», а так, как положено? В самом деле – они ж не ученые с филологического факультета, чтобы блистать орфографией и синтаксисом.
К месту вспомнился этот факультет. Именно во дворе университетского филфака организована экспозиция малых скульптурных форм и мемориальных досок в честь деятелей петербургской и мировой культуры. Но незадача: средь прочих там отыщется доска в память «ДомИнико Трезини». И тут языковедам, в отличие от петербургских музейщиков, трудно будет отговориться, ссылаясь на то, что, мол, они – не специалисты, чтобы знать: имя Domenico в итальянском языке пишется и читается через «е». После ознакомления с подобными образцами культуры резонно полюбопытствовать, входит ли Петербургский университет, где учились или творили Тургенев, Менделеев, Блок, Павлов, Дягилев, Ландау, в сотню вузов мирового значения? И стоит ли после этого сетовать на заурядную станцию метро, где имена петербургских зодчих искажены чуть ли не через одно!
Культурная столица? Чтобы убедиться в обратном, достаточно просто выйти из дому.
Память камня, о которой только что говорилось, создает другую идеальную субстанцию, характерную для Петербурга, а именно память места. Должно быть, нигде более, кроме как здесь, данная категория не проявляется столь рельефно. В этом отношении характерен такой пример. В старые времена вотчиной петербургских немцев считались Васильевский остров, чему, в частности, посвящен роман Лескова «Островитяне», а также северо-восточные предместья столицы, именуемые Гражданкой. Известен ли был данный факт населению Ленинграда конца ХХ столетия? Вряд ли. Как бы то ни было, но именно в это время у новостроек Гражданки появились народные прозвища «ГДР» (Гражданка дальше Ручья) и «ФРГ» (Фешенебельные районы Гражданки).
Интересно, почему так вышло? Отчего в прошлом немецкий район города получил новые немецкие же имена? Случайность? Ответ дать трудно. Так получилось само. Но нет ли тому причин, не объяснимых с материалистических позиций? Впрочем, с этих позиций объяснимы лишь производственные отношения и смена экономических формаций…
ПЕТЕРБУРГУ БЫТЬ ПУСТУ!
Петербург – один из самых молодых мегаполисов мира, но тайн, загадок и легенд в его короткой истории, быть может, больше, чем у иного древнего города Европы.
Известно, что полны преданий места, отмеченные людской скорбью или, страшней того, насильственной смертью. В этом смысле царев «парадиз», взросший на мужицких костях, испытавший смерчи революций и выдержавший страшнейшую в истории человечества вражескую блокаду, можно считать местом заклятым, ибо чего-чего, а насилия, жестокостей и смертей эти камни насмотрелись вдоволь. И если вдуматься, то все – четвертованные, повешенные, отравленные, утопленные, запоротые, взорванные, сожженные, застреленные или же умершие голодной смертью – от колодника, пригнанного этапом на каторгу, до государя императора – они здесь. С нами! Их кровь, впитавшись в болотистую питерскую почву, навсегда осталась в ней. Она во всем, что окружает нас!
И тут уместно вспомнить ходившую среди горожан легенду Молвинской колонны. Этот гранитный обелиск возвышается на берегу речки Таракановки в Екатерингофе – парке, некогда соперничавшем роскошью с блистательным Петергофом, а ныне малопосещаемом и запущенном уголке города, где берет начало пустынная улица Калинина, богатая ароматами химического производства. В честь чего сей монумент воздвигнут – загадка: нет на нем ни каких-либо надписей, ни дат. Однако в Петербурге издавна бытуют предания, что колонна эта – память императрицы о казненном камергере Монсе и установлена-де Екатериной Алексеевной близ ее любимого Екатерингофского дворца. Правда, еще в XIX веке историки и знатоки города оспаривали этот факт, утверждая, что Молвинский обелиск работы Монферрана воздвигнут в начале позапрошлого столетия заботами генерал-губернатора Милорадовича и является парковым украшением Екатерингофа, любимого места первомайских гуляний петербуржцев. Так или иначе, но не выглядит совсем случайным, что данный монумент связан хоть и с заключительной, но с одной из самых драматичных страниц петровского царствования. Это была последняя кровь из тех потоков, что лились при Петре Великом.
Но царская кровь, в конце июня 1718 года обагрившая стены Трубецкого бастиона, оказалась не последней, которую таит кольцо Петропавловских равелинов. В январе 1919 года в крепости свершилась еще одна августейшая казнь: большевики расстреляли здесь четырех великих князей. Впрочем, по воспоминаниям, в те годы пулемет стучал в крепости денно и нощно.
Нет, не зря твердили ведуны: Петербург – проклятое, смертоносное место. Уже в первые годы стояния Петербурга при дельте Невы появились предречения гибели окаянного города, что «провалится он, гриб поганый, к черту в болото» со всеми его строителями, преобразователями и с окаянным царем во главе. А все потому, что «первый император зверь и антихрист, – шептали в аустериях, с оглядкой толковали в курных избах, церковных ризницах, лачугах простолюдинов, преображенских казенках и в колодничьих палатах. – И бил он Ладожское озеро кнутом, и сына своего за христианскую веру казнил».
В 1723 году в Троицкой церкви, что на Петербургской стороне, невдалеке от крепости, завелась кикимора – худая простоволосая баба. Ночами она бродила по трапезной, взбегала на колокольню, производя при этом сильный шум, расшвыривала предметы церковного убранства и перепутывала колокольные веревки. «Питербурху. Питербурху пустеть будет!» – толковал явление кикиморы церковный дьякон, за что, согласно указу, был сей же час схвачен, пытан, порот и забит в каторжные колодки.
И тем не менее данное пророчество сбылось, Петербургу действительно суждено было пустеть. Как город три раза отрекался от своего имени, так трижды он, по предсказанию, и пустел. Первый раз это случилось в силу событий политических и, можно сказать, конъюнктурных. Вскоре по восшествии на императорский престол юного Петра II царский двор переехал в Москву. И тут же, конечно, вся придворная камарилья, сановники, чиновничество и служилое сословие вслед за короной наперегонки устремились в Первопрестольную.
Правда, ненадолго. Через три года беглецам пришлось укладываться в обратный путь: принявшая скипетр Анна Иоанновна не пожелала, как встарь, становиться царицей московской. Второе опустошение города произошло в ХХ веке. Прямым следствием революционных неустройств конца 1910-х годов явилась массовая эмиграция высших слоев петербургского общества, чему активно способствовали и голод, и чекистские репрессии.
В то лихое время население города уменьшилось втрое, если не вчетверо. И наконец, третье опустение – массовая гибель жителей от голода и невзгод, вызванных фашистской блокадой.
Официальные цифры погибших хоть лукаво приуменьшены, но и они близятся к миллиону, а частные исчисления достигают полутора. При столь гигантских жертвах как не бытовать пророчествам и сагам! Можно верить или не верить в живущие среди старых ленинградцев и петербуржцев мистические предания и легенды, но они существуют.
То о Пьяном Могильщике, кто с заступом на плече, пошатываясь, слоняется белыми ночами по лаврским кладбищам и у всех, не дай бог, встретившихся ему на пути требует косушку на опохмел. А кто не наливает – того лопатой пополам!
То о тени Павла I, потерянно бродящего гулкими анфиладами Михайловского замка, Павлова любимого детища, где царя умертвили придворные заговорщики.
То о призраках страстотерпцев, в виде белого ладанного тумана то и дело появляющихся средь надгробий и крестов Смоленского или Малоохтинского кладбища.
Еще в Петербурге бытует много легенд, так сказать, местночтимых – о привидении Аничкова дворца, о призраке гардемарина фон Дезина в Морском корпусе, о магическом значении цифр, коими пронумерованы кирпичи на башне василеостровской аптеки Пеля… Невдалеке от Сенной площади находится обладающая многими таинственными свойствами знаменитая Ротонда, где нечистая правит бал.
Не менее загадочные совпадения нетрудно обнаружить в именах, увековечиваемых Петербургом. Что здесь имеется в виду? Николаевская морская академия, как она звалась встарь, последнюю четверть века носит имя адмирала Николая Герасимовича Кузнецова. Михайловская артиллерийская академия ныне гордится именем Михаила Ивановича Калинина. А на дворце великого князя Михаила Николаевича, со стороны Миллионной улицы, красуется мемориальная доска в честь того, что в этом доме жил Михаил Николаевич Тухачевский.
Что-то же да значат подобные совпадения! Специально такого не создашь.
А между тем бесконечные перемены в петербургской топонимике не столь безобидны, как это может показаться. Они не остаются втуне и не всегда адекватно воспринимаются, особенно со стороны. Известно, что в течение многих лет Сенная безлико называлась площадью Мира (какого мира? Мира – не войны или мира – вселенной?). И потому к трехсотлетию города, когда площадь уже вновь была Сенной, Петербург получил в дар от Франции некую стелу Мира. Установку этой колонны посреди площади, уже переставшей носить имя мира, о чем дарители, вероятно, не знали, можно рассматривать как еще одну нелепость нового времени. Безвкусная конструкция из стали и стекла, испещренная надписями «Paix, Peace…» (слово «мир» на разных языках), по своему стилю оказалась чуждой городу и не соответствующей облику Сенной, а потому выглядит оправданным, что, поколебавшись, несуразный надолб с площади убрали.
Эту площадь, одну из центральных в городе, поистине историческое чрево Петербурга, всяческие беды преследуют начиная с того времени, как был разрушен знаменитый Спас на Сенной – один из храмов, символизировавших собою Петербург. И на долгие унылые годы площадь Мира, она же бывшая Сенная, обратилась, по сути, в строительно-монтажную площадку ленинградского метро, промзону в центре города.
За минувшие годы было несколько приступов «благоустройства» Сенной, но по-прежнему там что-то роют, все там какие-то заборы, волчатники. Мрак и мусор.
До монументов ли тут?!
И все-таки следует надеяться, что реальное обустройство площади сможет быть в конечном итоге осуществлено, если будет воссоздан Спас на Сенной, что, кажется, к нынешнему времени понято, и даже сделаны первые в данном направлении шаги. И поскольку это произойдет, на Сенной действительно будет уместно возвести памятник, причем единственно здесь возможный. Это мог бы быть монумент в честь литературного героя – Родиона Раскольникова, кающегося посреди Сенной площади (кто помнит знаменитый роман).
Литература точно пронизывает Петербург, и сам город растворен в литературе. Только что описанный район – Сенная с прилегающими к ней проспектами и улицами – издавна носит название «Петербург Достоевского». Много загадок хранят и другие места Петербурга, так или иначе связанные с судьбой выдающегося мыслителя. Таков, к примеру, Троицкий собор, что в лейб-гвардии Измайловском полку, – храм, где венчались Достоевский и Сниткина. С этим собором также связаны и другие, не вполне объяснимые события, роковым образом повлиявшие и продолжающие влиять на судьбы петербуржцев.
Этот город, столь любимый нами, его Сенное чрево породили великое искусство, и заметная его часть проникнута символами особого, петербургского свойства. Призрачные силуэты, неясными размытыми контурами едва угадывающиеся в закатном сумраке, в пелене осеннего дождя создают особую атмосферу, полную тайн и загадок. Чтобы убедиться в этом, можно обратиться к Пушкину, перелистать его «Пиковую даму», или «Домик в Коломне», или «Гробовщика»… Завораживающими душу обстоятельствами наполнен гоголевский «Портрет». Где-то подле Калинкина моста до сих пор носится неприкаянная душа Акакия Акакиевича, тщащегося разыскать свою шинель, из которой, по словам классика, вышла вся отечественная литература. Два огненных глаза, словно два вещих светильника, неотрывно и жутко уставившиеся на господина Голядкина, передают мироощущение самого Достоевского, его понимание того, что только такой город, как Петербург, позволяет на фоне чугунных оград вдруг узреть и, обомлев, узнать собственного двойника!
Между прочим, этот пламенеющий взгляд до сих пор пристально следит за каждым живущим в Петербурге. Только не всякий умеет его распознать.
Последние полтора десятилетия делается многое, чтобы старинное пророчество «Петербургу быть пусту» сбылось вновь. Причем именно Петербургу, старой его части, поскольку на глазах жителей прикладываются недюжинные усилия по сносу старинных домов и особняков, уничтожению того, что являл собой Петербург.
Но осторожней, ребята, в своих экзерцициях! Вы в основном не здесь рожденные, приезжие, а потому можете не знать, что с этим городом шутить опасно. Того и жди – прокричит петух!
Ей-ей, проголосит хрипловатым своим напевом!
И тогда многим, многим придется, горько заплакав, выйти вон!
Морфологический разбор «петушиные крики»
Морфологический разбор «петушиные»:
«Петушиные»
Грамматический разбор
Морфологический разбор «крики»:
«Крики»
Грамматический разбор
Смотрите также:
Синтаксический разбор «Я не люблю, когда математики, знающие намного больше меня, не могут ясно выражать свои мысли.»
Морфологический разбор «петушиные крики»
Фонетический разбор «петушиные крики»
Карточка «петушиные крики»
Разбор частей речи
Далее давайте разберем морфологические признаки каждой из частей речи русского языка на примерах. Согласно лингвистике русского языка, выделяют три группы из 10 частей речи, по общим признакам:
1. Самостоятельные части речи:
2. Служебные части речи:
3. Междометия.
Ни в одну из классификаций (по морфологической системе) русского языка не попадают:
Морфологический разбор существительного
План морфологического разбора существительного
Малыш (отвечает на вопрос кто?) – имя существительное;
Морфологический разбор слова «молоко» (отвечает на вопрос кого? Что?).
Приводим ещё один образец, как сделать морфологический разбор существительного, на основе литературного источника:
«Две дамы подбежали к Лужину и помогли ему встать. Он ладонью стал сбивать пыль с пальто. (пример из: «Защита Лужина», Владимир Набоков).»
Дамы (кто?) — имя существительное;
Лужину (кому?) — имя существительное;
Ладонью (чем?) — имя существительное;
Пыль (что?) — имя существительное;
(с) Пальто (С чего?) — существительное;
Морфологический разбор прилагательного
Имя прилагательное — это знаменательная часть речи. Отвечает на вопросы Какой? Какое? Какая? Какие? и характеризует признаки или качества предмета. Таблица морфологических признаков имени прилагательного:
План морфологического разбора прилагательного
Полная луна взошла над городом.
Полная (какая?) – имя прилагательное;
Вот еще целый литературный отрывок и морфологический разбор имени прилагательного, на примерах:
Девушка была прекрасна: стройная, тоненькая, глаза голубые, как два изумительных сапфира, так и заглядывали к вам в душу.
Прекрасна (какова?) — имя прилагательное;
Стройная (какая?) — имя прилагательное;
Тоненькая (какая?) — имя прилагательное;
Голубые (какие?) — имя прилагательное;
Изумительных (каких?) — имя прилагательное;
Морфологические признаки глагола
Согласно морфологии русского языка, глагол — это самостоятельная часть речи. Он может обозначать действие (гулять), свойство (хромать), отношение (равняться), состояние (радоваться), признак (белеться, красоваться) предмета. Глаголы отвечают на вопрос что делать? что сделать? что делает? что делал? или что будет делать? Разным группам глагольных словоформ присущи неоднородные морфологические характеристики и грамматические признаки.
Морфологические формы глаголов:
Морфологический разбор глагола
Морфологический разбор глагола пример
Чтобы понять схему, проведем письменный разбор морфологии глагола на примере предложения:
Вороне как-то Бог послал кусочек сыру. (басня, И. Крылов)
Послал (что сделал?) — часть речи глагол;
Следующий онлайн образец морфологического разбора глагола в предложении:
Какая тишина, прислушайтесь.
Прислушайтесь (что сделайте?) — глагол;
План морфологического разбора глагола онлайн бесплатно, на основе примера из целого абзаца:
— Его нужно предостеречь.
— Не надо, пусть знает в другой раз, как нарушать правила.
— Подождите, потом скажу. Вошел! («Золотой телёнок», И. Ильф)
Предостеречь (что сделать?) — глагол;
Пусть знает (что делает?) — часть речи глагол;
Нарушать (что делать?) — слово глагол;
Подождите (что сделайте?) — часть речи глагол;
Вошел (что сделал?) — глагол;
Как пишется петушиный крик
Взойдя на Елеонскую гору, апостол Петр, один из двенадцати, уверял Христа, что даже если все соблазнятся отречением от своего Учителя, то уж кто-кто, а он, Петр, никогда и ни за что не поддастся подобному искушению.
Когда Иисуса повели на неправый суд, Петр, как ведомо, остался во дворе и грелся возле костра. В это время три раза подходили к нему разные незнакомцы и любопытствовали, не он ли был с только что схваченным Галилеянином? И трижды Петр отрекался от Господа. И только когда послышался петушиный крик, Петр вспомнил предречение Мессии: «…В эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня».
И, вышед вон, Петр горько заплакал.
Как апостол Петр трижды, по Писанию, отрекался от Христова имени, так и город святого Петра трижды отказывался от своего наименования.
И все три раза пришлись на ХХ век.
Первое отречение – изменение имени на Петроград – случилось в августе 1914 года, вскоре после начала Первой мировой войны. В то время в российском обществе господствовали победная эйфория и ура-патриотические настроения, а руководить государством во время тяжкой войны с Германией из столицы, носящей «немецкое» имя, казалось невозможным. Вероятно, подобным настроениям поддался и государь, поскольку трудно представить, чтобы такое событие, как перемена названия имперской столицы, прошло без его участия. А между тем слово «Санкт-Петербург» не немецкое, а голландское, ибо известно, сколь страстно любил Петр I все, что так или иначе связано с Голландией. В имени же Петроград ко времени первого отречения не было ничего разительно нового. Это название было известно хотя бы из пушкинских поэм «Езерский» и «Медный всадник» и даже употреблялось – правда, только в старообрядческом и славянофильском обиходе. И все же новое, патриотически выдержанное русское имя приживалось с трудом и просуществовало менее десяти лет.
Обращает на себя внимание такая деталь. На некоторых книгах революционной поры в титулах значится название города: «Петербург» – именно так, а не «Петроград». Видимо, издатели стремились явочным порядком отменить неудачное «царское» переименование, а заодно лишний раз противопоставить себя всему национальному и русскому. Именно поэтому в конце января 1924 года, сразу после смерти вождя, столь легко прошло второе отречение: Петроград стал Ленинградом. Данное переименование было проведено по инициативе тогдашнего главы города Зиновьева, члена политбюро и по совместительству председателя Коммунистического интернационала, коему по должности сбережение российских исторических имен и традиций было в корне чуждо.
Летом 1991 года, по результатам плебисцита, проведенного почином мэра Ленинграда Собчака, город отказался и от этого названия. Причем на сей раз случилось прежде немыслимое: городу вернули историческое имя Санкт-Петербург. Так состоялось третье отречение.
Так погибали люди, чьей инициативой совершались переименования города святого Петра.
Таково было наказание Петербургу за грех троекратного отречения, совершенный его покровителем.
Помимо перечисленных, у города имеется несколько неофициальных имен – Петрополь, Северная Пальмира, Северная Венеция. Народное, упрощенное имя – Питер, «что людям бока повытер», по выражению Ахматовой. Сохраняется в народе память и о былом столичном статусе Петербурга. При этом отличие от «порфироносной вдовы», старой столицы Москвы, подчеркивается уточнениями «Невская», «Морская» или «Северная» столица. «Криминальная столица» – завоевание недавних лет.
Но о культурной столице, как часто именуют город, должен вестись разговор особый. Людям, мало знакомым с культурой или далеким от нее, Петербург до сих пор может представляться неким интеллектуальным светочем, тогда как на самом деле это давно не так. И не столица, и тем более не культурная. Примечательно, что в дореволюционные времена, например в девятнадцатом столетии, когда в городе на Неве, имевшем тогда мировой статус, действительно создавались подлинные шедевры человеческой цивилизации, никто не называл Петербург культурной столицей. Не звучало подобных слов и в ленинградскую эпоху. Такое имя город приобрел недавно, в эпоху нового Санкт-Петербурга. И стоило этому названию появиться, как культурной столицей город быть перестал.
В беспечной ли веселости, или в хмурой озабоченности следующие улицами Петербурга люди, с любопытством или, чаще, равнодушно минующие фасады знаменитых дворцов, соборов, театров, особняков, музеев или доходных домов, в большинстве своем не ведают о тех, в волнах времени канувших именах, с кем эти здания связаны, – их строителях или былых владельцах.
Но память камня крепче памяти человеческой – не даром же «Петр» означает «камень».
Что до этих камней, то они помнят все. Помнят, как за теми зашторенными окнами мартовской ночью свершилось черное дело цареубийства, а в том особняке на Мойке заговорщики умертвили загадочного старца Григория… В этом доме на Невском лишился жизни жандармский полковник Судейкин, ныне почти забытый. А вот дача в Озерках – та самая, где инсургентами был задушен мятежный расстрига Гапон. В «штабе революции» при загадочных и по сей день не расследованных обстоятельствах был пулей сражен партийный вождь, человек в гимнастерке и галифе. Впору мемориальные доски ставить.
И устанавливают! В самом сердце города, в сердце его сердец – на стене Домика Петра, что на одноименной набережной, красуется памятная табличка, извещающая, что «футляр» сей «сооружОн» тогда-то и тогда-то. «Ну и что?» – спросят, пожав плечами. Откуда работникам петербургской культуры знать русскую грамматику и писать слово «сооружён» не через «о», а так, как положено? В самом деле – они ж не ученые с филологического факультета, чтобы блистать орфографией и синтаксисом.
К месту вспомнился этот факультет. Именно во дворе университетского филфака организована экспозиция малых скульптурных форм и мемориальных досок в честь деятелей петербургской и мировой культуры. Но незадача: средь прочих там отыщется доска в память «ДомИнико Трезини». И тут языковедам, в отличие от петербургских музейщиков, трудно будет отговориться, ссылаясь на то, что, мол, они – не специалисты, чтобы знать: имя Domenico в итальянском языке пишется и читается через «е». После ознакомления с подобными образцами культуры резонно полюбопытствовать, входит ли Петербургский университет, где учились или творили Тургенев, Менделеев, Блок, Павлов, Дягилев, Ландау, в сотню вузов мирового значения? И стоит ли после этого сетовать на заурядную станцию метро, где имена петербургских зодчих искажены чуть ли не через одно!
Культурная столица? Чтобы убедиться в обратном, достаточно просто выйти из дому.
Память камня, о которой только что говорилось, создает другую идеальную субстанцию, характерную для Петербурга, а именно память места. Должно быть, нигде более, кроме как здесь, данная категория не проявляется столь рельефно. В этом отношении характерен такой пример. В старые времена вотчиной петербургских немцев считались Васильевский остров, чему, в частности, посвящен роман Лескова «Островитяне», а также северо-восточные предместья столицы, именуемые Гражданкой. Известен ли был данный факт населению Ленинграда конца ХХ столетия? Вряд ли. Как бы то ни было, но именно в это время у новостроек Гражданки появились народные прозвища «ГДР» (Гражданка дальше Ручья) и «ФРГ» (Фешенебельные районы Гражданки).
Интересно, почему так вышло? Отчего в прошлом немецкий район города получил новые немецкие же имена? Случайность? Ответ дать трудно. Так получилось само. Но нет ли тому причин, не объяснимых с материалистических позиций? Впрочем, с этих позиций объяснимы лишь производственные отношения и смена экономических формаций…
ПЕТЕРБУРГУ БЫТЬ ПУСТУ!
Петербург – один из самых молодых мегаполисов мира, но тайн, загадок и легенд в его короткой истории, быть может, больше, чем у иного древнего города Европы.
Известно, что полны преданий места, отмеченные людской скорбью или, страшней того, насильственной смертью. В этом смысле царев «парадиз», взросший на мужицких костях, испытавший смерчи революций и выдержавший страшнейшую в истории человечества вражескую блокаду, можно считать местом заклятым, ибо чего-чего, а насилия, жестокостей и смертей эти камни насмотрелись вдоволь. И если вдуматься, то все – четвертованные, повешенные, отравленные, утопленные, запоротые, взорванные, сожженные, застреленные или же умершие голодной смертью – от колодника, пригнанного этапом на каторгу, до государя императора – они здесь. С нами! Их кровь, впитавшись в болотистую питерскую почву, навсегда осталась в ней. Она во всем, что окружает нас!
И тут уместно вспомнить ходившую среди горожан легенду Молвинской колонны. Этот гранитный обелиск возвышается на берегу речки Таракановки в Екатерингофе – парке, некогда соперничавшем роскошью с блистательным Петергофом, а ныне малопосещаемом и запущенном уголке города, где берет начало пустынная улица Калинина, богатая ароматами химического производства. В честь чего сей монумент воздвигнут – загадка: нет на нем ни каких-либо надписей, ни дат. Однако в Петербурге издавна бытуют предания, что колонна эта – память императрицы о казненном камергере Монсе и установлена-де Екатериной Алексеевной близ ее любимого Екатерингофского дворца. Правда, еще в XIX веке историки и знатоки города оспаривали этот факт, утверждая, что Молвинский обелиск работы Монферрана воздвигнут в начале позапрошлого столетия заботами генерал-губернатора Милорадовича и является парковым украшением Екатерингофа, любимого места первомайских гуляний петербуржцев. Так или иначе, но не выглядит совсем случайным, что данный монумент связан хоть и с заключительной, но с одной из самых драматичных страниц петровского царствования. Это была последняя кровь из тех потоков, что лились при Петре Великом.
Но царская кровь, в конце июня 1718 года обагрившая стены Трубецкого бастиона, оказалась не последней, которую таит кольцо Петропавловских равелинов. В январе 1919 года в крепости свершилась еще одна августейшая казнь: большевики расстреляли здесь четырех великих князей. Впрочем, по воспоминаниям, в те годы пулемет стучал в крепости денно и нощно.
Нет, не зря твердили ведуны: Петербург – проклятое, смертоносное место. Уже в первые годы стояния Петербурга при дельте Невы появились предречения гибели окаянного города, что «провалится он, гриб поганый, к черту в болото» со всеми его строителями, преобразователями и с окаянным царем во главе. А все потому, что «первый император зверь и антихрист, – шептали в аустериях, с оглядкой толковали в курных избах, церковных ризницах, лачугах простолюдинов, преображенских казенках и в колодничьих палатах. – И бил он Ладожское озеро кнутом, и сына своего за христианскую веру казнил».
В 1723 году в Троицкой церкви, что на Петербургской стороне, невдалеке от крепости, завелась кикимора – худая простоволосая баба. Ночами она бродила по трапезной, взбегала на колокольню, производя при этом сильный шум, расшвыривала предметы церковного убранства и перепутывала колокольные веревки. «Питербурху. Питербурху пустеть будет!» – толковал явление кикиморы церковный дьякон, за что, согласно указу, был сей же час схвачен, пытан, порот и забит в каторжные колодки.
И тем не менее данное пророчество сбылось, Петербургу действительно суждено было пустеть. Как город три раза отрекался от своего имени, так трижды он, по предсказанию, и пустел. Первый раз это случилось в силу событий политических и, можно сказать, конъюнктурных. Вскоре по восшествии на императорский престол юного Петра II царский двор переехал в Москву. И тут же, конечно, вся придворная камарилья, сановники, чиновничество и служилое сословие вслед за короной наперегонки устремились в Первопрестольную.
Правда, ненадолго. Через три года беглецам пришлось укладываться в обратный путь: принявшая скипетр Анна Иоанновна не пожелала, как встарь, становиться царицей московской. Второе опустошение города произошло в ХХ веке. Прямым следствием революционных неустройств конца 1910-х годов явилась массовая эмиграция высших слоев петербургского общества, чему активно способствовали и голод, и чекистские репрессии.
В то лихое время население города уменьшилось втрое, если не вчетверо. И наконец, третье опустение – массовая гибель жителей от голода и невзгод, вызванных фашистской блокадой.
Официальные цифры погибших хоть лукаво приуменьшены, но и они близятся к миллиону, а частные исчисления достигают полутора. При столь гигантских жертвах как не бытовать пророчествам и сагам! Можно верить или не верить в живущие среди старых ленинградцев и петербуржцев мистические предания и легенды, но они существуют.
То о Пьяном Могильщике, кто с заступом на плече, пошатываясь, слоняется белыми ночами по лаврским кладбищам и у всех, не дай бог, встретившихся ему на пути требует косушку на опохмел. А кто не наливает – того лопатой пополам!
То о тени Павла I, потерянно бродящего гулкими анфиладами Михайловского замка, Павлова любимого детища, где царя умертвили придворные заговорщики.
То о призраках страстотерпцев, в виде белого ладанного тумана то и дело появляющихся средь надгробий и крестов Смоленского или Малоохтинского кладбища.
Еще в Петербурге бытует много легенд, так сказать, местночтимых – о привидении Аничкова дворца, о призраке гардемарина фон Дезина в Морском корпусе, о магическом значении цифр, коими пронумерованы кирпичи на башне василеостровской аптеки Пеля… Невдалеке от Сенной площади находится обладающая многими таинственными свойствами знаменитая Ротонда, где нечистая правит бал.
Не менее загадочные совпадения нетрудно обнаружить в именах, увековечиваемых Петербургом. Что здесь имеется в виду? Николаевская морская академия, как она звалась встарь, последнюю четверть века носит имя адмирала Николая Герасимовича Кузнецова. Михайловская артиллерийская академия ныне гордится именем Михаила Ивановича Калинина. А на дворце великого князя Михаила Николаевича, со стороны Миллионной улицы, красуется мемориальная доска в честь того, что в этом доме жил Михаил Николаевич Тухачевский.
Что-то же да значат подобные совпадения! Специально такого не создашь.
А между тем бесконечные перемены в петербургской топонимике не столь безобидны, как это может показаться. Они не остаются втуне и не всегда адекватно воспринимаются, особенно со стороны. Известно, что в течение многих лет Сенная безлико называлась площадью Мира (какого мира? Мира – не войны или мира – вселенной?). И потому к трехсотлетию города, когда площадь уже вновь была Сенной, Петербург получил в дар от Франции некую стелу Мира. Установку этой колонны посреди площади, уже переставшей носить имя мира, о чем дарители, вероятно, не знали, можно рассматривать как еще одну нелепость нового времени. Безвкусная конструкция из стали и стекла, испещренная надписями «Paix, Peace…» (слово «мир» на разных языках), по своему стилю оказалась чуждой городу и не соответствующей облику Сенной, а потому выглядит оправданным, что, поколебавшись, несуразный надолб с площади убрали.
Эту площадь, одну из центральных в городе, поистине историческое чрево Петербурга, всяческие беды преследуют начиная с того времени, как был разрушен знаменитый Спас на Сенной – один из храмов, символизировавших собою Петербург. И на долгие унылые годы площадь Мира, она же бывшая Сенная, обратилась, по сути, в строительно-монтажную площадку ленинградского метро, промзону в центре города.
За минувшие годы было несколько приступов «благоустройства» Сенной, но по-прежнему там что-то роют, все там какие-то заборы, волчатники. Мрак и мусор.
До монументов ли тут?!
И все-таки следует надеяться, что реальное обустройство площади сможет быть в конечном итоге осуществлено, если будет воссоздан Спас на Сенной, что, кажется, к нынешнему времени понято, и даже сделаны первые в данном направлении шаги. И поскольку это произойдет, на Сенной действительно будет уместно возвести памятник, причем единственно здесь возможный. Это мог бы быть монумент в честь литературного героя – Родиона Раскольникова, кающегося посреди Сенной площади (кто помнит знаменитый роман).
Литература точно пронизывает Петербург, и сам город растворен в литературе. Только что описанный район – Сенная с прилегающими к ней проспектами и улицами – издавна носит название «Петербург Достоевского». Много загадок хранят и другие места Петербурга, так или иначе связанные с судьбой выдающегося мыслителя. Таков, к примеру, Троицкий собор, что в лейб-гвардии Измайловском полку, – храм, где венчались Достоевский и Сниткина. С этим собором также связаны и другие, не вполне объяснимые события, роковым образом повлиявшие и продолжающие влиять на судьбы петербуржцев.
Этот город, столь любимый нами, его Сенное чрево породили великое искусство, и заметная его часть проникнута символами особого, петербургского свойства. Призрачные силуэты, неясными размытыми контурами едва угадывающиеся в закатном сумраке, в пелене осеннего дождя создают особую атмосферу, полную тайн и загадок. Чтобы убедиться в этом, можно обратиться к Пушкину, перелистать его «Пиковую даму», или «Домик в Коломне», или «Гробовщика»… Завораживающими душу обстоятельствами наполнен гоголевский «Портрет». Где-то подле Калинкина моста до сих пор носится неприкаянная душа Акакия Акакиевича, тщащегося разыскать свою шинель, из которой, по словам классика, вышла вся отечественная литература. Два огненных глаза, словно два вещих светильника, неотрывно и жутко уставившиеся на господина Голядкина, передают мироощущение самого Достоевского, его понимание того, что только такой город, как Петербург, позволяет на фоне чугунных оград вдруг узреть и, обомлев, узнать собственного двойника!
Между прочим, этот пламенеющий взгляд до сих пор пристально следит за каждым живущим в Петербурге. Только не всякий умеет его распознать.
Последние полтора десятилетия делается многое, чтобы старинное пророчество «Петербургу быть пусту» сбылось вновь. Причем именно Петербургу, старой его части, поскольку на глазах жителей прикладываются недюжинные усилия по сносу старинных домов и особняков, уничтожению того, что являл собой Петербург.
Но осторожней, ребята, в своих экзерцициях! Вы в основном не здесь рожденные, приезжие, а потому можете не знать, что с этим городом шутить опасно. Того и жди – прокричит петух!
Ей-ей, проголосит хрипловатым своим напевом!
И тогда многим, многим придется, горько заплакав, выйти вон!