«Без любви все — ничто» (Апостол Павел)
Справедливость без любви делает человека жестоким
Ответственность без любви делает человека бесцеремонным.
Правда без любви делает человека критиканом
Ум без любви делает человека хитрым
Приветливость без любви делает человека лицемерным
Компетентность без любви делает человека неуступчивым
Власть без любви делает человека тираном
Честь без любви делает человека высокомерным
Обязательность без любви делает человека раздражительным
Богатство без любви делает человека жадным
Вера без любви делает человека фанатиком
(из открытых источников интернета)
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Документальный взгляд на Церковь, Солженицына и последнее советское поколение
Приблизительное время чтения: 13 мин.
Фильмы Сергея Мирошниченко — не сухое изложение фактов, а попытка осмыслить то или иное явление, взглянуть на него с христианских позиций. Конечно, важную роль здесь играет мировоззрение самого режиссера, поэтому, прежде всего, мы хотели узнать: кто же привел к вере будущего документалиста, а тогда студента ВГИКа “застойной” поры?
Надо сказать, тогда это было еще небезопасно. В институте знали, что я православный и на экзаменах по “партийным” дисциплинам встречали, мягко говоря, неласково. Но когда я снимал свою дипломную работу, произошел курьезный случай. Мы с оператором приехали на остров Залит снимать фильм о жизни рыбаков, но были встречены очень холодно. Несколько дней ходили, просили разрешения на съемки, добивались какой-то помощи от властей, пока партийный начальник не сказал мне: “Сергей, знаешь, я ничего не могу тебе посоветовать, что тебе тут снимать. Ты сходи к батюшке нашему, отцу Николаю, пусть он тебе посоветует!” И я пошел.
Так состоялось мое знакомство с отцом Николаем Гурьяновым, одним из выдающихся священников того времени… Никогда не забуду той встречи. Что самое удивительное, отец Николай действительно помог мне своими советами сделать хорошую работу о местных рыбаках. А еще он много говорил о Тарковском и рассказал мне о фильме “Сталкер” за шесть месяцев до его премьеры во ВГИКЕ…
Церковь Шевчука и Церковь Михалкова
– Федор Бондарчук, Алексей Петренко, Ирина Купченко… Все они участвовали в вашем цикле “Земное и небесное”. По какому принципу Вы подбирали ведущих?
– Дело в том, что мой фильм – не просто история Православия в нашей стране, это еще и субъективный взгляд на Церковь разных людей. Нам хотелось, чтобы зритель мог сам решить, чье понимание веры ему ближе. Кому-то больше понравится Никита Михалков, кому-то Золотухин… У каждого свое место в Церкви.
Вот мой друг Юра Шевчкук – это действительно человек особой, но при этом потрясающе пронзительной веры. Она в нем как лезвие какое-то внутри: обнаженная и настоящая. Ну так ведь он же поэт!
А у Купченко вера другая – женская. Русские женщины верят как-то… терпеливо, что ли? Они так устали, им столько приходится выносить от нас, мужиков, мы столько всего наворотили в этой жизни… Во многом именно поэтому ей досталась в нашем фильме серия о Войне.
Конечно, глубина и сила веры у всех разная. Но я не хочу вникать, кто из них верит больше, а кто меньше. Об этом вообще сложно судить, потому что в разные периоды жизни человек совершенно по-разному сосредоточивается на своем отношении к Богу. Ведь, когда я иду с друзьями вечером в бар, вряд ли я пребываю в состоянии глубокой молитвы, хотя и верить не перестаю…
А вообще, знаете, можно долго рассуждать, кто больше верит, а кто меньше, но есть же еще и конкретные дела. Вот Федя Бондарчук просто взял и совершил благородный поступок – вообще отказался от денег за съемки. Причем, тогда он был совсем не такой состоятельный человек, каким стал сейчас.
– А зачем Вы, в принципе, обратились к истории Церкви?
– Мне хотелось поговорить на эту тему максимально доступным современному светскому человеку языком. И я очень рад, что Сергей Кравец, руководитель Центра “Православная энциклопедия”, с которым мы работали над фильмом, полностью меня поддержал.
Задача действительно оказалась непростой, ведь нужно было найти правильный тон. Мы попытались – выстроили сложный сценарий, где картины реальной жизни переплетались с изложением каких-то сухих исторических данных. При этом нужно было не скатиться в дешевый пафос, и тут уже особая роль отводилась ведущим.
Они должны были не отдаляться от зрителя, вещая о чем-то свысока, а, наоборот, быть как бы “заодно” с ним, узнавать по ходу фильма что-то новое для себя, общаться с живыми людьми, носителями знания и веры.
К примеру, когда актер Алексей Петренко приходит в Киево-Печерскую лавру, он не просто рассказывает о ней, а беседует с монахом. Об истории, ну и, конечно, о вере. К тому же документальные кадры перемежаются игровыми. Мне кажется, так зрителю легче понять ведущего, установить с ним некую связь.
– В Вашем фильме принял участие сам Патриарх…
– Я бы даже рискнул сказать, что Святейший стал одним из героев нашей картины. Он в ней почти незаметен, потому что говорит только финальное слово, появляясь в конце каждой серии. И лишь в последнем фильме цикла он выступает как бы его со-ведущим.
Вообще, встреча с Патриархом произвела на меня огромное впечатление. Лично для себя я понял и останусь при этом мнении уже до конца: России невероятно повезло, что в период разрухи и ненависти людей друг к другу Церковь возглавил именно этот человек. В нем поразительно сочетается приверженность традиции с современным образом мысли. При этом он удивительно образован и интеллигентен.
Думаю, только такая фигура может сплотить нас сегодня.
Последние дети империи
– Ваш фильм “Рожденные в СССР” – рассказ о людях одного поколения, начиная с их детства. В течение многих лет Вы следили за жизнью двадцати человек. Вам хоть раз приходилось вмешиваться в их судьбы, или Вы сохраняли “чистоту эксперимента”?
– В принципе, сохраняли. Хотя однажды все-таки пришлось вмешаться. Когда мы начинали этот цикл, одним из его героев стал семилетний мальчик из детского дома в Иркутске. Потом его усыновили люди из США. И все поначалу смотрелось так благостно, так замечательно, и лишь потом выяснилось, что приемная мать у него жестокая, злая женщина. Очень много тогда сделала продюсер фильма Джемо Джапп. Она очень добрый человек, очень любит детей… Не смогла пройти мимо. Приемных родителей лишили родительских прав, и мальчик перешел жить в другую семью. Сегодня этому парню двадцать один год. Он программист, живет во Флориде. Поставил перед собой цель: разбогатеть, чтобы дать денег тому приюту, в котором он воспитывался. Уже добился определенных успехов
А вообще мы, конечно, влияем на своих героев, хотя и косвенно. Вот представьте, что вашу жизнь периодически снимают. Я бы сам на такое не отважился, но ребята, которые согласились, приняли такое решение добровольно, и они знали, на что шли.
– А как возникла идея подобного фильма?
– Она появилась в Англии еще в 60-е годы. Тогда телевизионная группа “Гранада” и режиссер Майкл Аптетт начали снимать одних и тех же людей каждые семь лет. Сегодня героям этого фильма уже по сорок девять, а начиналось все, когда они были детьми.
Тот проект был абсолютно социальным: изначально брались богатые и бедные дети, на что и делался упор, но впоследствии англичанам захотелось развить свою идею, и в 1989 году они запустили проекты “Рожденные в Америке” и “Рожденные в СССР”. Меня пригласили снять советскую часть нового цикла.
По правде сказать, я сперва сомневался. Проект был очень сложный, очень социальный и очень многофигурный. Но скоро идея фильма меня затянула. Ведь есть такая фраза: “Дайте мне ребенка в семь лет, и я скажу, каким он будет человеком”. Чтобы понять ее правоту, я отснял три фильма, дождавшись пока героям исполнится двадцать один год…
Паузы между сериями играли важную роль. Я работал с Никитой Сергеевичем Михалковым над “Анной от шести до восемнадцати”, и видел, что иногда за год человек меняется очень мало. А вот семь лет – это уже выразительный скачок.
Вот октябрята со звездочками, закат советской эпохи, и даже в семилетних детях ощущается общее напряжение, страх того, что все может рухнуть. Потом пауза, и вдруг – совсем другой мир: те же люди, но они совсем не похожи на себя в детстве. Переходный возраст, повальное увлечение рэпом, они кричат, шумят, у них танцульки какие-то, они свободные тинейджеры, отрицают все, ищут Бога и не находят. Стараются понять, что такое Любовь, не просто между мальчиком и девочкой, а в более широком смысле, и в религиозном тоже. Потом еще скачек, снова те же люди, но им уже двадцать один, они уже должны определяться с собственной жизнью, решать, как ее пройти, и здесь главная тема – выбор пути.
Думаю, двадцать восемь лет – это должна быть серия о семье, но, скорее всего, ее снимать буду уже не я.
Но я очень рад, что мне довелось делать эту работу, потому что она многому научила меня самого. Я стал больше любить людей и разные народы, увидел, насколько красив мир в многоцветии своих культур. И еще я понял, что нельзя ставить диагноз человеку, исходя из его сиюминутного состояния. Я снимаю людей, но говорить какими они станут в будущем – не могу.
– Кто-то из ваших героев пострадал от того, что родился в СССР?
– Нет. Ни одной жертвы Советского Союза. Дело в том, что мои герои застали его лишь в детстве. Все плохое прошло мимо них, единственное, с чем они успели соприкоснуться – система советского воспитания, которая, как это ни парадоксально, во многом копировала христианские принципы. То есть наших героев успели научить тому, что нельзя красть и убивать, нужно любить папу и маму, быть верным своей стране, но не успели накачать всевозможной идеологией.
Естественно, они чуть-чуть советские, так ведь все мы такие!
Но в то же время они уже по-другому мыслят, они смотрят вперед, они открыты и живут в другом обществе. И это люди с разных концов страны, из разных социальных сред. Хотя, конечно, я старался не брать каких-то особенных вундеркиндов. Я показывал “среднестатистических” людей.
Вообще, я очень рад, что все у этих людей относительно хорошо, что все они живы и здоровы, ведь мне предрекали, что 20 процентов я должен уже потерять. Такова, по крайней мере, статистика смертности на территории бывшего СССР.
– Они ощущают, что чего-то лишились?
Чего боится Солженицын
– Вы сняли еще один цикл документальных работ, который сами условно называете “Великие зеки XX века”. Кто из его героев произвел на Вас наиболее сильное впечатление?
– Сразу оговорюсь, что это лишь условное название. Вот Юзу Алешковскому оно не нравится. Он говорит: “Великих зеков не бывает, зеки все униженные”. Но это же и интересно в моих героях: как они сумели превозмочь обстоятельства и подняться вопреки всему…
Не знаю, кто из них произвел на меня большее впечатление. Встречи с этими людьми – это разные периоды моей жизни, и каждая из них давала определенный урок.
Вот Леонид Леонидович Оболенский, герой моей работы “Таинство брака”. Встретившись с ним, я понял, что есть эгоизм художника и есть самоотдача просветителя. Леонид Леонидович как раз такой человек: подавивший в себе художника, сделавший себя просветителем. Он отдал самого себя настолько, насколько мог. Его друг Эйзенштейн тоже старался давать что-то людям, но он так и остался художником-эгоистом… А ведь то, что у нас не хватает просветителей – это как раз и есть проблема отсутствия христианского начала.
Когда я встретился с Астафьевым, произошло другое открытие: я понял, что такое народная боль. Настоящая боль, резкая, ожесточенная, не всеми принимаемая. Я увидел ее и впервые задумался: что же мы делаем со своим народом? Зачем мы превращаем его в этого урода?!
А вот Георгий Степанович Жженов стал для меня настоящим примером героя, человека способного на глубочайший самоанализ. Он сам хотел понять, в чем беда русского человека, и в чем его сила. Ведь у нас принято русским людям про них как бы со стороны рассказывать. Пусть, мол, знают, какие они на самом деле. Да и с другими нациями, на самом деле, то же самое. А тут вдруг – попытка понять самого себя. Георгий Степанович в этом плане идеальный герой. Он из Питера. Питерский человек, прошедший в двадцатом веке все самые страшные испытания, но оставшийся личностью, способной изнутри осознать все, что произошло со страной.
– А Солженицын? Сегодня его работы начинают активно экранизировать. Неужели это так просто сделать?
– Тут все неоднозначно. Ряд произведений Солженицына очень кинематографичен. “Один день Ивана Денисовича”, к примеру, может стать мощнейшей, серьезнейшей, глубокой картиной. Если, конечно, его сумеют снять жестко и грамотно. Ведь по сути своей, это не рассказ, а белый стих, и потому он требует особого подхода. То же и “Раковый корпус”.
А вот такие вещи как “Красное колесо” или “Архипелаг ГУЛАГ” – другое дело. Их снять очень сложно. Конечно, многое зависит от режиссера. Поставил же Сергей Бондарчук “Войну и мир”. Можно по-разному относиться к этому фильму, но картина однозначно состоялась.
Хорошо, что кинематограф обратился к Солженицыну. И правильно, что началось это именно сегодня. Общество наше пришло в себя после потрясений 90-х годов, мы дозрели до этих книг.
По своим личным ощущениям хочу сказать, что Солженицын – это человек, который действительно переживает из-за неправильного душевного развития общества, из-за того, что современный путь ведет в новый тоталитарный тупик. А этого он боится больше всего.
И еще он глубоко верующий человек, я это чувствовал в каждом его слове. Он волнуется и, видимо, как большой художник чувствует какие-то апокалиптические нотки, которых становится то больше, то меньше, но никто не знает – когда именно они начнут складываться в мелодию. И потому Солженицын так хочет довести до конца свое ”Красное колесо”, потому что пытается сказать: февральская революция произошла из-за эгоизма элиты, всех этих Гучковых, Милюковых, Родзянко и Керенских. И ведь это может повториться сегодня …
Вот кажется, что теперь ситуация не такая как в 90-х, что взрыва уже не будет. Но вспомните “застой” и как резко все оборвалось после него. Знаете, у меня дочь сняла фильм о шахтерах, называется “Угольная пыль”. Там один молодой шахтер говорит, что их именно такой пылью и считают. “А что она такое? Это взвесь, и малейшая искорка дает взрыв”.
Может быть, у Солженицына просто слух лучше и он ощущает эту угрозу, которую мы не замечаем?
Говорить о людях, помнить о Боге…
– Что вы можете сказать о современной документалистике?
– Увы, сегодня преобладает жанр, который я бы назвал “желтые фильмы о покойниках”. Ну, и различная расчлененка, конечно. Дело даже не в их жестокости. Отец Дмитрий Дудко как-то сказал: “Жестокая правда без любви – есть ложь”.
Современный документалист стремительно отдаляется от своего героя. Он смотрит на него откуда-то свысока и совершенно ни о чем не переживает. Просто фиксирует.
Конечно, так проще работать. Зашел, снял какого-нибудь алкоголика, бича или бомжа – и готово. Любуйтесь: как человек пал, как он низок. Снова все та же жесткая правда. И никакой любви, никакого сострадания. Зато снимать легко.
– Но сегодня в кинематограф приходят верующие люди. Может, им удастся изменить ситуацию?
– Главное, это темы, которые они выберут. Православным режиссерам нужно идти к людям, разговаривать с ними по-христиански, затем рассказывать о них с позиций веры, а не делиться своим пониманием христианства, потому что такие рассказы обычно довольно скучны. Это надо быть Солженицыным, чтобы интересно излагать свои мысли на подобные темы. А если ты просто недавно крестился и хочешь всем рассказать о Православии – то только людей будешь мучить, да болтать о Боге всуе.
Количество куполов и колокольного звона в картине вряд ли что-то изменит. Вот Шукшин сделал “Калину красную”. Ведь это очень серьезное произведение. Помните, он плачет на погосте? Там еще церковь разрушенная…
Об общественно опасном хитроумии Никиты Михалкова
Недавно услышал политическую притчу о «трёх конвертах власти».
Если пришёл к власти — открой первый конверт. Там сказано:
− Вали всё на предшественников. Они во всём виноваты.
Если первый конверт уже не помогает, открывай второй. Там говорится:
− Запутай всех и всё.
Ну, а если и второй конверт не помогает, то открывай третий. В нём сказано:
− Сматывай удочки и беги поскорей отсюда подальше!
Применяя эту притчу к современной российской ситуации, очевидно, что давно открыт «второй конверт». Наглядным примером служит известное высказывание российского общественного деятеля Никиты Михалкова − «Жестокая правда без любви − ложь!»
Н. Михалков дал новую трактовку лжи, неведомую предкам и всему научному сообществу. Каково предназначение этой трактовки? По моему мнению, она нужна для того, чтобы стереть ясные границы между правдой и ложью, чтобы запутать своих сограждан. Чтобы никто не смог самостоятельно судить: где − правда, а где − ложь? Оказывается − всё дело в любви. Любовь, типа, всё оправдает и всё сгладит. Но я должен напомнить, что любовь является очень субъективным чувством, которое невозможно проверить: делал ли человек что-то с любовью или без неё.
Как специалист по практической философии считаю, что это утверждение Н. Михалкова имеет большую общественную опасность, так как по сути заставляет нас обманываться, вводить себя и других в заблуждение. Ибо какой бы жестокой ни была правда, она будет правдой, с которой нужно считаться и которую нужно ценить. Она не может считаться ложью, потому что она − правда!
Наш общественный деятель предлагает правду считать ложью, а это не что иное, как уловка Сатаны. Действительно, правда бывает мало приятной и даже разоблачительной, особенно для некоторых представителей нашего общества. И ведь им не хочется, чтобы разоблачили при жизни, не дай бог такого позора. Поэтому лучшее средство − запутать доверчивых современников «некоей любовью» − глядишь и простят.
Разумным людям нужна правда, а подобные хитроумные уловки пусть остаются на совести благовидных обманщиков.
Правда без любви
Трудно, почти невозможно встретить в жизни такого человека, который бы не хотел, чтобы с ним поступали по правде, по справедливости. Быть может, только святые радовались, когда их оскорбляли, унижали и клеветали на них, памятуя девятую заповедь блаженств: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» (Мф. 5: 11–12). Но когда речь шла об отстаивании чести других, о стоянии в истине, чистоте веры, сердца святых возгорались пламенем ревности о правде Божией, а уста бесстрашно ее исповедовали.
Чувство справедливости живет в сердце даже самого порочного человека. Искаженное, эгоистичное, болезненно обостренное, оно не умирает, даже когда сожжена совесть и похоронен стыд. Истина – одно из имен Божиих, сущностное свойство Творца, которое по родству образа присуще и человеку. Но как и любовь, благость, всеведение и всемогущество, оно не может быть автономным у Бога. А у падшего создания может. В этом трагедия грехопадения ангелов и людей – когда Божии дары, брошенные в терния страстей, начинают свою автономную жизнь. Тогда мы получаем любовь без правды и правду без любви, веру без ведения и знания без веры, силу без жалости и милость без рассуждения. Ранее я уже поделился своими мыслями об одном из таких явлений нашей земной жизни – любви без правды. Сегодня решился поговорить о правде без любви.
Начать этот непростой разговор придется с исповеди. Мой приход к Богу и в Церковь в середине 1990-х был решительным и для многих неожиданным. Причем отважился на этот шаг я не один, а со своей родной сестрой. Перед нами открылся светлый, неведомый, необъятный и благодатный мир Православия. Покаявшись, омывшись, просветившись, мы вошли в этот мир, как малые дети, – всему веря. И окружение у нас оказалось достойное, святое, как мы думали: люди, посвятившие себя беззаветному служению ближним. В голодные годы кормили и одевали бедных, помогали заключенным, детдомам и многодетным семьям.
Как-то на праздник преподобного Сергия Радонежского в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре моя сестра сподобилась взять благословение у известного и очень уважаемого церковного иерарха. Счастливая, она поспешила поделиться этой радостью с опекавшей нас, младенцев во Христе, матушкой – очень хорошей, жертвенной до полного самозабвения, ревностной, кристально честной и чистой. В ответ сестра услышала: «Ужас! Это же главный кэгэбист!» Через десять лет сестра под моим чутким руководством препарировала книгу митрополита Иоанна (Снычева) о митрополите Мануиле (Лемешевском), профессионально и безжалостно отмечая и комментируя места, якобы свидетельствующие о сотрудничестве последнего с органами. В это время у нас как раз гостили духовные чада митрополита Иоанна. И мы не преминули поделиться с ними своими «открытиями». Растерянные, они только могли возразить что-то типа: у нас своих грехов хватает. Нас это, конечно, не удовлетворило, и мы решили про себя, что рано еще этим младенцам давать твердую пищу. Но внутри какая-то заноза осталась от их беспомощного: «Что нам о других судить!»
Злорадство, язвительность, осуждение “отступников” скрепляли нашу общину. Любовь была – но только к своим
Злорадство, язвительность, осуждение «отступников» в сочетании с осознанием своей полной правоты скрепляли нашу общину крепкими узами единомышленников. И, казалось, любовь была – но только к своим, верным и преданным. Больше всех доставалось князьям Церкви – «экуменическому епископату». Думалось, что все они уже именно те, о которых пророчествовал преподобный Серафим Саровский. Жить в этой атмосфере было душно, но тепло, иногда даже жарко. И хотя посещали порой сомнения в правильности выбранного пути, все они тут же отметались как прилоги лукавого. А доходящее до физического ощущение связанности и скованности воспринималось как непременное условие следования узким путем. Но глубоко внутри, запертое под семью замками, укутанное непроницаемой завесой страха, таилось чувство глубокой несчастности и беспомощности.
Изменилось всё в один день от одной фразы афонского старца схимонаха Гавриила
Изменилось всё в один день от одной фразы афонского старца схимонаха Гавриила: «Духовник неправ!» Слово было сказано со властью. После этого неправда «правдолюбцев» стала выявляться стремительно и неотвратимо. Корпоративная любовь сменилась на жгучую ненависть – теперь изгоями стали мы. Было горько, досадно, обидно – но над всем этим парило чувство обретенной свободы и полноты бытия. Так должна чувствовать себя бабочка, вырвавшаяся из кокона; выздоровевший больной, полной грудью вдыхающий свежесть небес. Но радость омрачалась печалью о том, что близкие, ставшие родными люди закапсулировались во мраке своей человеческой правды – правды без любви, готовы задохнуться в угаре автономной справедливости – справедливости вне истины. Вот поэтому и трудно мне писать о том, что незаживающей раной саднит в сердце.
Следствием автономности добродетелей становится автономное мышление, которое отличает «борцов» за чистоту веры и нравственности. Не буду здесь приводить примеры – их более чем достаточно на ряде вроде бы православных и тем более раскольнических порталов.
Я поведаю только невинную историю из младенчества одного моего знакомого, рассказанную его матерью. Когда Илюше было три годика и он начал ходить в детский сад, его привел в восторг шикарный бант на голове девочки из его группы. Дома, тыча пальцем в свою стриженую голову, он требовательно заявил маме: «Завязи!» Мама стала объяснять: «Илюша, ты же мальчик, а банты носят только девочки». Сын: «За-вя-зи!!» Мама старается: «Ну как я тебе завяжу? У тебя и волос на голове нет!» Илюша, сверля упрямым пальцем затылок: «Заа-вяя-зиии. » Учитывая неразвитость младенческого мышления, этот пример не более чем курьез. Но когда подобным образом мыслят взрослые дяди и тети – это уже диагноз.
Правда без любви отличает раскольников, одержимых идеей своей исключительной правоты
Случай из жизни святителя Василия Великого – яркий пример ответственного отношения к пастве и мудрого – к еретикам
Подражая примитивному мышлению псевдоревнителей, нам следовало бы сделать вывод, что святитель Василий Великий, приняв просфору от императора-еретика, проявляет преступный сервилизм 4 (недавно я споткнулся об это брошенное в мой адрес, ворованное слово), малодушие, предает Христа и кланяется диаволу. Как бы возопили «православные ревнители», случись эта история в наши дни. Но и во время святителя Василия «борцы» за чистоту веры постоянно упрекали его в «терпимости к еретикам». Интрига против святителя Иоанна Златоуста тоже была построена на обвинении в покровительстве еретикам – Долгим братьям, нитрийским монахам, по недостатку образованности ставшим последователями Оригена. Однако мышление великих учителей и святителей Вселенской Церкви отличалось от мышления их оппонентов масштабностью и всеохватностью, потому что было согрето пастырской заботой и любовью к человеку, пусть даже заблуждающемуся – в первую очередь именно к заблуждающемуся, чтобы спасти его от погибели. Так поступал Христос, так поступают все истинные пастыри. Так должны поступать все православные христиане.
Борьба за автономную справедливость началась сразу, как только грех вошел в мир, – с падения Денницы
Своей страстной борьбой ревнители маргинализируют саму идею сопротивления злу
Но в чем огромная ложь бывших революционеров и нынешних ревнителей? Своей страстной борьбой они маргинализируют саму идею сопротивления злу в его многообразных проявлениях. Влагая в уста борцов пламенные речи о правде и справедливости, сатана ведет их за собой, возглавляя шествие. И когда неравнодушные, но трезвые, здравомыслящие люди начинают возвышать свой голос против тех или иных проявлений несправедливости и кощунства, на них уже вешают ярлыки: коммунист, диомидовец, божевольник и т.д. Вот чем опасна деятельность всех этих «борцов». Эту их энергию направить бы против борьбы с собственными страстями – святыми людьми стали бы. А так – только разделение и соблазн.
Ересь и раскол – для Церкви это всегда трагедия, неутихающая боль. Ведь ересиархи и расколоучители уводят за собой в погибель целые сообщества, которые со временем завоевывают страны и континенты. А ведь это наши братья и сестры, и близкие, и дальние. Так же сотворенные по образу и подобию Божию. Как и мы, предназначенные для вечной жизни, но обрекающие себя на нескончаемую муку.
Есть такое выражение: близкий по духу. Посмотрите, как жадно ищут близких себе по духу зилотов наши «православные ревнители» на одном из «ревнительских» сайтов:
«Дмитрий: Благодарю создателей этого сайта, слава Богу, есть еще христиане, близкие по духу.
Владимир: Когда я читаю комментарии и посты на этом сайте – утешаюсь в сердце, радостно, что есть еще настоящие православные. Иногда впадаю в уныние от того, что нет рядом (в Казахстане) таких единомышленников. Всем помощи Божией».
Когда в ограде Церкви оказываются хронические диссиденты, жди беды
Примеры можно приводить бесконечно. А ведь эти Дмитрии и Владимиры, как правило, хорошие, честные, порядочные люди. Именно эти качества многих из них заставили бросить греховную жизнь и всеми силами души уверовать во Христа-Спасителя. Но и диавол не дремлет. Он обращает ревность неофита на борьбу не столько со своими страстями, сколько с чужими. Хорошо, когда это новоначальное диссидентство, как заразная детская болезнь, проходит быстро и без последствий, выработав иммунитет на всю оставшуюся жизнь. Но когда в ограде Церкви оказываются хронические диссиденты, жди беды. Смысл жизни для вечно воюющего диссидента – борьба с внешним злом. И даже когда зло побеждено, диссидент не находит покоя: его стихия – борьба, бесконечный протест. В то время как святые отцы учат нас бороться со злом внутри себя. Чем отличается религиозный фанатик от ревнителя? Ревнитель мучает самого себя, а фанатик – других. Не навыкнув побеждать свои собственные страсти, невозможно помочь в этом другим, так же как, не умея читать, писать, петь, рисовать, нельзя научить этим навыкам других.
Христос обличает любителей замечать чужие грехи, называя их лицемерами: «Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Мф. 7: 5). Бесчувствие к собственной греховности и обостренная чувствительность к греховности окружающих – признак самой опасной духовной болезни – гордыни. Поэтому и Господь говорит, что пьяницы, блудники, прелюбодеи, осознающие свой грех, ближе ко спасению, чем надменные фарисеи, гордящиеся своей праведностью.
Нужно только откликнуться, как Савл, – и тогда уйдет духовная слепота