Как написать философский трактат

Морфемный разбор слова:

Однокоренные слова к слову:

помогите пожалуйста написать трактат по Философии.

Вообще не представляю как его писать. На тему «Относись к людям так, как бы ты хотел чтобы они относились к тебе. «

ПРИТЧА «АД и РАЙ»Однажды добрый человек беседовал с богом и спросил его:

— Господи, я бы хотел узнать, что такое Рай и что такое Ад.

Господь подвел его к двум дверям, открыл одну и провел доброго человека внутрь.

Там был громадный круглый стол, на середине которого стояла огромная чаша,
наполненная пищей, которая пахла очень вкусно.

Добрый человек принюхался, улыбнулся и сглотнул слюну.

Однако люди, сидящие вокруг стола, выглядели злыми и измождёнными, умирающими
от голода.

У всех них были ложки с длинными-длинными ручками, прикрепленными к их рукам.

Они могли достать чашу, наполненную едой, и набрать пищу, но так как ручки у
ложек были слишком длинные, они не могли поднести ложки ко ртам.

Добрый человек был потрясен видом их беспомощности и несчастья.

Господь и добрый человек затем направились ко второй двери.

Сцена, которую увидел за ней добрый человек, была идентичной предыдущей.

Тут был такой же огромный круглый стол, та же гигантская чаша, которая
заставляла его рот наполняться слюной.

Люди, сидящие вокруг стола, держали те же ложки с очень длинными ручками.

Только на этот раз они выглядели сытыми, счастливыми и погруженными в приятные
разговоры друг с другом.

— Одни научились кормить друг друга. Другие же думают только о себе.

Источник

3. «Логико-философский трактат» Л. Витгенштейна

Людвиг Витгенштейн (1889—1951) родился в Австрии. По образованию он был инженером, занимался теорией авиационных двигателей и пропеллеров. Математический аспект этих исследований привлек его внимание к чистой математике, а затем к философии математики. Заинтересовавшись работами Г. Фреге и Б. Рассела по математической логике, он направился в Кембридж и в 1912—1913 гг. работал с Расселом. Во время Первой мировой войны Витгенштейн служил в австрийской армии и попал в плен. В плену он, видимо, и закончил «Логико-философский трактат», опубликованный впервые в 1921 г. в Германии, а на следующий год в Англии. После освобождения из плена Витгенштейн работал учителем в школе, имел некоторые контакты с М. Шликом, посетил Англию. В 1929 г. окончательно переехал в Кембридж. В 1939 г. он сменил Дж. Мура на посту профессора философии. Во время Второй мировой войны работал в лондонском госпитале. В 1947 г. вышел в отставку.

В 1953 г. были опубликованы его «Философские исследования», а в 1958 г. – «Синяя» и «Коричневая» тетради, за которыми последовали и другие публикации из его рукописного наследия. Этот второй цикл его исследований настолько отличается от «Логико-философского трактата», что Витгенштейна даже вполне обоснованно считают создателем двух совершенно различных философских концепций – явление в истории философии не такое уж частое.

«Логико-философский трактат» Витгенштейна оказал большое влияние на возникновение логического позитивизма. Это очень трудная, хотя и небольшая работа, написанная в форме афоризмов. Ее содержание настолько многозначно, что историки философии считают ее автора одной из самых противоречивых фигур в истории современной философии.

Прежде всего, Витгенштейн предлагает не монистическую, а плюралистическую картину мира. Мир, согласно Витгенштейну, обладает атомарной структурой и состоит из фактов. «Мир есть все, что происходит». «Мир – целокупность фактов, а не вещей». Это значит, что связи изначально присущи миру. Далее следует, что «мир подразделяется на факты» note 52.

Для Витгенштейна факт – это все, что случается, что «имеет место». Но что же именно имеет место? Рассел, который в данном отношении был солидарен с Витгенштейном, поясняет это следующим примером: Солнце – факт; и моя зубная боль, если у меня на самом деле болит зуб, – тоже факт. Главное, что можно сказать о факте, это то, что уже было сказано Расселом: факт делает предложение истинным. Факт, таким образом, есть нечто, так сказать, вспомогательное по отношению к предложению как к чему-то первичному; это материя предметной интерпретации высказывания. Следовательно, когда мы хотим узнать, истинно ли данное предложение или ложно, мы должны указать на тот факт, о котором предложение говорит. Если в мире есть такой факт, предложение истинно, если нет – оно ложно. На этом тезисе, собственно, и строится весь логический атомизм.

Все как будто бы ясно. Но стоит сделать еще шаг, как немедленно возникают трудности. Возьмем, например, такое высказывание: «Все люди смертны». Кажется, нет никого, кто вздумал бы оспаривать его истинность. Но есть ли такой факт, как то, что существует в наличии, что «происходит»? Другой пример. «Не существует единорогов» – видимо, это тоже истинное высказывание. Но получается, что его коррелятом в мире фактов будет отрицательный факт, а они не предусмотрены в трактате Витгенштейна, ибо, по определению, они «не происходят».

Но это еще не все. Если говорить о содержании науки, то здесь фактом или, точнее, научным фактом считается далеко не все, что «происходит». Научный факт устанавливается в результате отбора и выделения некоторых сторон действительности, отбора целенаправленного, осуществляемого на основе определенных теоретических установок. В этом смысле совсем не все то, что происходит, становится фактом науки.

Каково же отношение предложений к фактам в логическом позитивизме? Согласно Расселу, структура логики как остова идеального языка должна быть такой же, как и структура мира. Витгенштейн доводит эту мысль до конца. Он утверждает, что предложение есть не что иное, как образ, или изображение, или логическая фотография факта. С его точки зрения, в предложении должно распознаваться столько же разных составляющих, сколько и в изображаемой им ситуации. Каждая часть предложения должна соответствовать части «положения вещей», и они должны находиться в совершенно одинаковом отношении друг к другу. Изображение, дабы оно вообще могло быть картиной изображаемого, должно быть в чем-то тождественным ему. Это тождественное и есть структура предложения и факта. «Предложение, – пишет Витгенштейн, – картина действительности: ибо, понимая предложение, я знаю изображаемую им возможную ситуацию. И я понимаю предложение без того, чтобы мне объяснили его смысл». Почему это возможно? Потому что предложение само показывает свой смысл.

Предложение показывает, как обстоит дело, если оно истинно. И оно говорит, что дело обстоит так. Понять же предложение – значит знать, что имеет место, когда предложение истинно.

Витгенштейн предпринял попытку проанализировать отношение языка к миру, о котором язык говорит. Вопрос, на который он хотел ответить, сводится к следующей проблеме: как получается, что то, что мы говорим о мире, оказывается истинным? Но попытка ответить на этот вопрос все же окончилась неудачей. Во-первых, учение об атомарных фактах было искусственной доктриной, придуманной ad hoc (для данного случая (лат.), для того чтобы подвести онтологическую базу под определенную логическую систему. «Моя работа продвигалась от основ логики к основам мира», – писал позднее Витгенштейн. Не значит ли это, что «мир» в его трактовке есть вовсе не независимая от человеческого сознания реальность, а состав знания об этой реальности (более того, знания, организованного логически)? Во-вторых, признание языкового выражения или предложения непосредственным «изображением мира», его образом в самом прямом смысле слова, настолько упрощает действительный процесс познания, что никак не может служить его сколько-нибудь адекватным описанием.

Можно было бы рассуждать так: логика и ее язык в конечном счете сформировались под воздействием действительности, и потому они отображают ее структуру. Поэтому, зная структуру языка, мы можем, опираясь на нее, реконструировать и структуру мира как независимой реальности. Это было бы возможно, если бы мы имели гарантию того, что логика (в данном случае логика «Principia Mathematica») имеет абсолютное значение, и если бы можно было быть уверенным в том, что мир был создан Господом по образцу логико-философской концепции Рассела и Витгенштейна. Но это слишком смелая гипотеза. Куда более правдоподобно мнение, что логика «Principia Mathematica» – только одна из возможных логических систем. С точки зрения здравого смысла проблема познания – это проблема отношения сознания к действительности; что же касается научного познания, то это, прежде всего, создание теоретических конструкций, реконструирующих их объект. Всякое познание осуществляется, разумеется, с помощью языка, языковых знаков, это идеальное воспроизведение реальности человеческим субъектом. Знание под этим углом зрения идеально, хотя оно так или иначе фиксируется и выражается посредством знаковых систем, имеющих материальных носителей той или иной природы: звуковых волн, отпечатков на том или ином материальном субстрате – медных скрижалях, папирусе, бумаге, магнитных лентах, холсте и т. п. Таков изначальный дуализм всего мира культуры, включая и «мир знания». Несколько упрощенная форма этого дуализма, известная под названием субъектно-объектное отношение, современную философию уже не устраивает, и различные течения на Западе, начиная с эмпириокритицизма, пытались и пытаются так или иначе ее преодолеть.

Логический анализ, предложенный Расселом, и анализ языка, предложенный Витгенштейном, имели целью устранение произвола в философских рассуждениях, избавление философии от неясных понятий и туманных выражений. Они стремились внести в философию хоть какой-либо элемент научной строгости и точности, хотели выделить в ней те ее части, аспекты или стороны, где философ может найти общий язык с учеными, где он может говорить на языке, понятном ученому и убедительном для него. Витгенштейн полагал, что, занявшись прояснением предложений традиционной философии, философ может выполнить эту задачу. Но он понимал, что философская проблематика шире, чем то, что может охватить предложенная им концепция.

Возьмем, например, вопрос о смысле жизни, одну из глубочайших проблем философии; точность, строгость и ясность здесь едва ли возможны. Витгенштейн утверждает, что то, что может быть сказано, может быть ясно сказано. Здесь, в этом вопросе, ясность недостижима, поэтому и сказать что-либо на эту тему вообще невозможно. Все это может переживаться, чувствоваться, но ответить на такой мировоззренческий вопрос по существу нельзя. Сюда относится и вся область этики.

Но если философские вопросы невыразимы в языке, если о них ничего нельзя сказать по существу, то как же сам Витгенштейн мог написать «Логико-философский трактат»? Это и есть его основное противоречие. Рассел замечает, что «Витгенштейн умудрился сказать довольно много о том, что не может быть сказано». Р. Карнап также писал, что Витгенштейн «кажется непоследовательным в своих действиях. Он говорит нам, что философские предложения нельзя формулировать и о чем нельзя говорить, о том следует молчать: а затем, вместо того чтобы молчать, он пишет целую философскую книгу». Это свидетельствует о том, что рассуждения философов надо принимать не всегда буквально, a cum grano salis. Философ обычно выделяет себя, т. е. делает исключение для себя из своей собственной концепции. Он пытается как бы стать вне мира и глядеть на него со стороны. Обычно так поступают и ученые. Но ученый стремится к объективному знанию мира, в котором его собственное присутствие ничего не меняет. Правда, современная наука должна учитывать наличие и влияние прибора, с помощью которого осуществляется эксперимент и наблюдение. Но и она, как правило, стремится отделить те процессы, которые вызываются воздействием прибора, от собственных характеристик объекта (если, конечно, в состав объекта не включается и прибор).

Философ же не может исключить себя из своей философии. Отсюда и та непоследовательность, которую допускает Витгенштейн. Если философские предложения бессмысленны, то ведь это должно относиться и к философским суждениям самого Витгенштейна. И кстати сказать, он мужественно принимает этот неизбежный вывод, признает, что и его философские рассуждения бессмысленны. Но он стремится спасти положение, заявив, что они ничего и не утверждают, они только ставят своей целью помочь человеку понять что к чему и, как только это будет сделано, они могут быть отброшены. Витгенштейн говорит: «Мои предложения служат прояснению: тот, кто поймет меня, поднявшись с их помощью – по ним – над ними, в конечном счете признает, что они бессмысленны. (Он должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как поднимется по ней.) Ему нужно преодолеть эти предложения, тогда он правильно увидит мир» note 53. Но что представляет собою это правильное видение мира, он, конечно, не разъясняет.

Очевидно, что весь логический атомизм Витгенштейна, его концепция идеального языка, точно изображающего факты, оказалась недостаточной, попросту говоря, неудовлетворительной. Это вовсе не значит, что создание «Логико-философского трактата» было бесполезной тратой времени и сил. Мы видим здесь типичный пример того, как создаются философские учения. В сущности говоря, философия представляет собой исследование различных логических возможностей, открывающихся на каждом отрезке пути познания. Так и здесь Витгенштейн принимает постулат или допущение, согласно которому язык непосредственно изображает факты. И он делает все выводы из этого допущения, не останавливаясь перед самыми парадоксальными заключениями. Оказывается, что эта концепция односторонняя, недостаточная для того, чтобы понять процесс познания вообще и философского познания в частности.

Но и это не все. У Витгенштейна есть еще одна важная идея, естественно вытекающая из всей его концепции и, может быть, даже лежащая в ее основе: мысль о том, что для человека границы его языка означают границы его мира, так как для Витгенштейна первичной, исходной реальностью является язык. Правда, он говорит и о мире фактов, которые изображаются языком.

Но мы видим, что вся атомарная структура мира сконструирована по образу и подобию языка, его логической структуры. Назначение атомарных фактов вполне служебное: они призваны давать обоснование истинности атомарных предложений. И не случайно у Витгенштейна нередко «действительность сопоставляется с предложением», а не наоборот. У него «предложение имеет смысл независимо от фактов» note 54. Или если элементарное предложение истинно, соответствующее со-бытие существует, если же оно ложно, то такого со-бытия нет. В «Логико-философском трактате» постоянно обнаруживается тенденция к слиянию, отождествлению языка с миром. «Логика заполняет мир; границы мира суть и ее границы» note 55.

Таким образом, Витгенштейн, а за ним и другие неопозитивисты замыкаются в границах языка как единственной непосредственно доступной реальности. Мир выступает для них лишь как эмпирическое содержание того, что мы о нем говорим. Его структура определяется структурой языка, и если мы можем как-то признать мир независимым от нашей воли, от нашего языка, то лишь как нечто невыразимое, «мистическое».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Александр Секацкий: «Хочу написать философский трактат»

Это, пожалуй, единственный сегодня в России самостоятельно мыслящий философ, не связанный ни с какими системами, школами, группировками и кланами. Секацкий — анфан террибль российской философии. И как всякое яркое явление, он вызывает у одних сильнейшее раздражение, у других — столь же неподдельное восхищение. При этом книги Александра Секацкого можно читать, даже не имея соответствующего образования, потому что он пишет о вещах, совершенно «неформатных» для философии — шпионах, блондинках, рок-музыке, алкоголе и торговых центрах.

Александр Куприянович, вы издаете книги в жанре, если можно так сказать, популярной философии.

Я бы назвал это нон-фикшн.

Что вы пытаетесь выразить своими книгами? В чем смысл того, чем вы занимаетесь?

У меня никогда не было таких педагогически-просветительских амбиций, для меня писать книги — это такая форма самовыражения. Если какой-то поворот мысли, парадокс, идея, наблюдение кажутся мне достойными внимания и обладают, если можно так выразиться, метафизической крутизной, это доставляет мне удовольствие и порождает желание это удовольствие передать другим людям, дальше, по цепочке. У меня нет амбиций «отражать жизнь», «нести идеалы добра и света», я скептически отношусь к такой миссии. Просто существуют вещи, которые лучше тебя никто не сделает, не сформулирует, не напишет. И мои тексты — это попытка продемонстрировать читателям, что значит «быть Секацким». Это я считаю более честным самоотчётом, присущим всякому вдумчивому автору, хотя и немногие решаются заявить об этом публично. Пытаются, вместо этого, говорить о сотрудничестве с мировым духом, или прибегают к другим наивным хитростям того же рода.

Чего читателям ждать от вас в ближайшее время?

Сейчас у меня готовы две книги. Одна уже в издательстве, скоро выйдет. Называется «От просвещения к транспарации». В данном случае транспарация — прозрачность. Мне интересно было порассуждать о прозрачности, проницаемости структур современного общества. Я считаю, что сегодня мы переживаем один важный кризис — кризис субъекта как фигуры изучения. В определенной степени кризис субъекта, его транспарация, отсутствие частной жизни и личной тайны во многом определяет сценарии кризисов более глобальных.

В том числе и кризис в современной литературе?

Не сказал бы. Я думаю, что литературу, процесс чтения уже миновал тот высший пик опасности, и книга стала нередуцируемым феноменом культуры. Книга, бумажная книга сохранится прежде всего потому, что она нужна не читателю — она нужна писателю, автору. Читатель может искать другие формы получения информации, приспособиться к блогам, интернет-форумам, электронным носителям, а для писателя книга — не просто продукт его интеллектуального труда. Это такая отметка в ноосфере, знак того, что он существует, что-то создал, что-то написал.

А сам вы предпочитаете читать в какой форме?

Я предпочитаю читать бумажные книги. В последнее время пришлось прочесть много текстов, поскольку я входил в большое жюри литературной премии «Национальный бестселлер». Да, далеко не все из прочитанного доставило мне удовольствие, но я человек исключительно дисциплинированный, и если надо прочесть сто текстов, прежде чем вынести свое суждение, я буду читать сто текстов.

И что из прочитанного понравилось больше всего?

Михаил Елизаров, «Мультики». Или Фигль-Мигль — и та книга, которая вошла в шорт-лист «Нацбеста», «Ты так любишь эти фильмы», и предыдущий роман «Щастье». Мне нравится Фигль-Мигль как проект, как необычный литературный концепт, и хорошо, что такие книги еще появляются в литературе.

Интересно, а какие книги читает философ Секацкий, когда он не является членом жюри литературной премии?

Знаете, у меня есть несколько писателей, которых я лично знаю, они мои приятели, и я слежу по мере сил за их творчеством. Например, есть такой питерский писатель Илья Масодов. Его мало знают за пределами Питера, к сожалению. Я для себя его тексты называю инферно-реализмом. Это, по сути дела, такие детские страшилки, но как они поданы, как развернуты. это очень хороший писатель. Реже, но стараюсь следить за новыми книгами других питерских писателей — Илья Бояшов, Сергей Носов («Тайная история петербургских памятников» отличное впечатление оставила), Павел Крусанов, Андрей Аствацатуров.

Вы согласны с тем, что «питерская школа» российской прозы остается в определенной степени «вещью в себе»? Ведь тех писателей, которых вы перечислили, за пределами Санкт-Петебурга так называемый массовый читатель почти не знает.

Это и так, и не так. Мне думается, противопоставление Петербурга и России лишено оснований, особенно когда имеют в виду «европейскую» принадлежность города. Петербург как раз является квинтэссенцией России — потому что нигде более «бытие для другого» как форма жизни, как форма творчества не доведены до такой рафинированности.

Извините, «бытие для другого» — это что?

Постараюсь объяснить вкратце. Если вдуматься, в некоторых цивилизациях — например, в египетской или исчезнувшей советской — заметно полное пренебрежение принципом человекоразмерности. То есть когда цивилизация, города создаются не для людей, в них живущих, а для неких мифических потомков или богов, или мертвых, и вся культурно-историческая среда выстраивается «под других». Вот это я и называю «бытие для другого», трансцендентное отрицание человекоразмерности. В этом смысле Петербург — очень показательный город. Его метафизика в последнюю очередь учитывает интересы ныне живущих, его архитектура, история развернуты к трансперсональным стихиям — морю, небу, власти. И это так или иначе проявляется и в книгах питерских писателей. Хотя я вовсе не хочу сказать, что по этой причине для книг питерских прозаиков нужен какой-то особенный читатель. Массовый читатель — это ведь тоже довольно условная форма жизни, явление, не имеющее четких дефиниций. И в каждом городе массовый читатель свой.

А кого из современных философов вы читаете? Следите за тем, что происходит в мировой философской науке?

Да, конечно, хотя там новости распространяются медленно (улыбается). Ну, наверно я бы назвал немецкого философа Вольфганга Дитриха. Или Латура. Жижек продолжает удивлять.

А чем бы вы объяснили феномен популярности Жижека? Он же присутствует везде, выступает на политических форумах, на элитных тусовках, и хотя тексты его, на мой взгляд, это то, что в ЖЖ называется «лытдыбр», популярность Жижека-философа не меньше, чем Жижека-шоумена.

Это осознанная стратегия мультимедийного присутствия, опыт трансляции философии из научной среды в самые неожиданные форматы. Жижек выступает в кинотеатрах, устраивает философские диспуты на рок-фестивалях и недавно писал тексты для бегущей строки. Но он считает, что так и должен вести себя современный философ. Способов доставки информации, каналов сегодня множество, и их количество постоянно растет. Наверно, не стоит удивляться, когда философские изречения будут публиковаться на этикетках к пивным бутылкам — почему бы и нет?

А вы бы согласились пойти по этому пути? То есть перестать быть «чистым» философом, а сочинять, например, идеологиию сырьевой корпорации или работать с политическими партиями?

С политическим партиями — вряд ли, но мне интересны различные формы присутствия в медиа-среде. В принципе, любая ситуация образует структуру формальной задачи: попробуй-сделай-оцени результат-двигайся дальше. Посмотри, кто справится лучше тебя — может, окажется, что ты единственный, и лучше никто не сможет. Вот лучше Жижека «продюсировать философию» сегодня не умеет никто. В этом появляется состязательность, и мне интересны самые разные формальные задачи. Что-то можно попробовать, но если эксприментировать ради формы — это неинтересно, мы все уже видели, нас уже ничем не удивишь. Я вот попробовал — какое-то время работаю телеведущим, мне интересно, у меня, говорят, получается.

А еще что хотели бы попробовать? Взялись бы писать тексты для рок-группы, например?

Для рок-группы — это вряд ли. Я задумывался о том, чтобы написать какой-нибудь фикшен, жанровую прозу, но это тоже так, к слову. А вот чего хотелось бы по-настоящему — написать классический философский трактат.

А философия — это что по-вашему? Образ жизни?

Нет, я думаю, что это скорее сумма взглядов, чем образ жизни. Образ жизни — нечто автономное, если философия определялась бы образом жизни, она утратила бы большую часть своей остроты и разнообразия.

Источник

Теперь вы знаете какие однокоренные слова подходят к слову Как написать философский трактат, а так же какой у него корень, приставка, суффикс и окончание. Вы можете дополнить список однокоренных слов к слову "Как написать философский трактат", предложив свой вариант в комментариях ниже, а также выразить свое несогласие проведенным с морфемным разбором.

Слово Как написать философский трактат - однокоренные слова и морфемный разбор слова (приставка, корень, суффикс, окончание):

помогите пожалуйста написать трактат по Философии.

3. «Логико-философский трактат» Л. Витгенштейна

Читайте также

1.2 Людвиг Витгенштейн. Логико-философский трактат

Психософический трактат

4. От «Логико-философского трактата» к «Философским исследованиям» (Л. Витгенштейн)

§ 2. «Логико-философский трактат» Л. Витгенштейна

§ 5. Идеи позднего Витгенштейна

О брехне. Логико-философское исследование

Е.Д.Смирнова. «Строительные леса» мира и логика (логико-семантический анализ «Логико-философского трактата» Витгенштейна)

Проблема трансцендентализма в философии Л.Витгенштейна

Необычный мир трактата Л.Витгенштейна (логико-семантические исследования)

Психософический трактат

§2. Трактат»Определения философии»

О специфических характеристиках логико-методологического исследования науки[147]

Александр Секацкий: «Хочу написать философский трактат»

Добавить комментарий Отменить ответ